побывать и там и сям…
— За мной дело-то не станет!..
Санька вмиг переплела косу и переоделась.
Девушки поглядели друг на друга, полюбовались одна на другую, поахали, повертелись и, взявшись за руки, побежали по Арбату, а там — по Плющихе, а дальше — прямо на Девичье поле, где в тот день были и балаганы, и карусели, где показывали монстров о трех руках и чернолицых гуронских дикарей и где, по Саниным расчетам, уже должен был ждать их Федор.
А с Федором после того снежного февральского вечера они встречались чуть ли не всякий день. Снова стал он приходить за кулисы и торговать сбитнем. Как только появится со своими баклагами и кружками, Саня тут как тут: «Давай помогу тебе!» Улыбнется ей в ответ: «Помоги…» И начнет Саня актеров зазывать своим звонким, ясным голосом: «А вот тут сбитень, медовый, имбирный, сладкий-пресладкий, лучше не бывает!..» Федор кружки наливает, деньги получает, в карман медяки опускает, а Саня стоит рядом и глядит на него и наглядеться не может. А он между делом покосится на нее, чуть усмехнется и ласково спросит: «Ты чего уставилась? Может, чего новое узрела? Не таись, скажи…» Покраснеет Саня, смущенно улыбнется, но глаз не отведет. И от улыбки этой на порозовевших щеках лишь засияют ямочки. И от этих своих ямочек и от застенчивой улыбки станет еще краше и милее.
А как начнется спектакль, Федя уже не идет ни в какой раек. Тут остается, на сцене. И рядышком стоят они в уголке все за той же левой кулисой. И вместе глядят на спектакль, и вместе судят-рядят про игру актеров.
И все чаще и чаще удивляется Федор суждениям Сани. Поди ж ты — ведь недавно, в тот день, когда привел ее первый раз в раек, была темной-претемной по этой части, ничего не соображала, а теперь…
Степан же Акимыч, давно заметив красивого сбитенщика и Санькины глаза, когда она глядела на парня, лишнего слова о сем предмете ей не задал. Сама Саня завела с ним разговор про Федора. Спросила однажды вечером:
— Дедушка, нравится он вам?
— Тебе был бы по сердцу, сударушка, — ответил Степан Акимыч. — А я что?
— Нет, дедушка, вы мне как на духу скажите: хороший он, добрый, пригожий?
— Что так, то так — пригожий парень! Весьма пригожий… А хорош ли? Ведь надобно с человеком не один пуд соли съесть, чтобы понять, какое у него нутро.
— А вам он по душе, дедушка?
И от этого ответа уклонился Степан Акимыч.
— И опять же, сударушка, и на это ничего не скажу. Словом с ним не перемолвился, как же могу судить, по душе ли мне человек али нет… Ты покумекай сама!
Саня в долгой задумчивости смотрела на Степана Акимыча, пока не сказала:
— А вы ему, дедушка, очень по душе пришлись… И решили мы между собой: как обвенчаемся, просить вас, дедушка, коли будет угодно вашей милости, не покидать нас, а жить в нашем доме.
От этих Санькиных слов Степана Акимыча даже в слезы кинуло.
— Сударушка ты моя, сударушка! Да кто я тебе такой, чтобы тебе о том меня просить?
— Роднее всех родных, вот вы кто мне, дедушка!..
А Степан Акимыч помолчал, вздохнул и грустно улыбнулся:
— Не он ведь сие надумал, не его голова, а ты, Санечка, твое доброе сердце.
Саня изумилась прозорливости Акимыча, потому что не Федор, а именно она про то ему сказала, и сказала твердо и непреклонно, Федор же лишь чуть-чуть кивнул в ответ.
Но сейчас, услыхав слова Степана Акимыча, она кинулась к нему и вскричала горячо и страстно:
— Вместе, вместе так надумали, дедушка миленький! Одинаково мыслим…
В тот же вечер рассказала Саня обо всем Степану Акимычу. Нет, не теперь, не в скором времени хотят они венчаться. Теперь ой этом и говорить нечего. А вот недавно хозяин Федора купил второй дом — очень он богатый, Федоров хозяин, — и желает еще одну лавку открыть. А в той новой лавке, ежели Федор ему потрафит, хочет он Федора приказчиком поставить. Потому, не сомневается хозяин в честности Федора, в умении вести торговлю.
Она же, Саня, пока Федор будет на ноги становиться, она тем временем…
Нет, об этом Саня ничего не сказала. Об этом Степан Акимыч Знал куда лучше, нежели она сама.
— А коли желательно вам, дедушка, — сказала Саня напоследок, — с Федей словом перемолвиться, за чем же дело стало? Завтра приведу к вам — и перемолвитесь!
Никогда не была так счастлива Саня, как в ту весну и в то лето…
А в тот памятный для всех день, когда они с Анютой, взявшись за руки, веселые и бездумные, бежали на Девичье поле, Санька потихоньку, чтобы Анюта не приметила, искала глазами Федора: а вдруг где- плбудь за углом, в переулке их поджидает? Анюточка хоть и незаметно, а посмеивалась; видела Саньку насквозь! И как она головой вертит, и глазами крутит, и отвечает невпопад, и сама не своя. Наконец не выдержала. Смехом залилась:
— Да он там, твой Федор, возле каруселей… Саня вспыхнула, ответить не нашлась.
— Ждет, ждет тебя на том самом, на Девичьем поле. Думаешь, не знаю, почему тебя потянуло на гуронских дикарей смотреть?
Саня еще сильнее покраснела и вдруг рукой приостановила Анюту. Прошептала:
— Постоим маленько, пропустим их…
С тех пор как покинула отчий дом, ни разу не видела она сестриц своих Марфушу и Любашу. А с мачехой Стенанидой после того случая в переулке тем более не приходилось встретиться. Сейчас шли они, видно, туда же, на гулянье.
Любаша и Марфуша в шелках разнаряженные, с атласными шалями на плечах, почитай, на каждой щеке у них по полфунту белил, а поверх белил еще румян на вершок положено. А брови до того насурьмили, что и не догадаешься, есть свои али их вовсе не имеется!
Анюта фыркнула:
— Ну и чучелки! Индюшки жирные… Сроду таких не видела!
«Неужто женихи не сыскались? — подумала Саня. — Видно, все еще в девках сидят…»
За Марфушей и Любашей, глаз с них не спуская, шли мачеха и сваха Домнушка. Донеслось:
— Уж ты постарайся, Домнушка! В убытке не останешься…
— Рази я не стараюсь, мать моя? Больно переборчивы…
— А ты погляди, как плывут… Ведь лебедушки!
— Истинно лебедушки… Только ведь и женишок, тот давешный, был не промах, а?
Прошли мимо. Дай бог им счастья, сестрицам-то… Нет на них зла в Санькином сердце. И на мачеху камня за пазухой не держит. Пусть живут, пусть толстеют, пусть женихов перебирают, ей, Саньке, все это ни к чему. Даже не верится, что из-за них ведра слез пролиты. Только вот батюшку Луку жаль. Небось совсем отощал возле этих пиявиц. И она-то хороша! Как ушла из дому, и не пыталась отца повидать. А ведь почти год прошел с того дня… Неужто год? Никуда не денешься, без малого, а прошел…
Эх, Санька, Санька, и не совестно тебе?
И тут же дала себе Саня зарок: завтра же утром отыщет отца и повинится перед ним за свою неблагодарность. А может, и он будет радоваться встрече? Будет, будет! Ведь растил ее, дуру неблагодарную, с малых лет. И разве видела худое от него?
Вдруг Анюта крикнула:
— Сашенька, глянь, твой Федюха! Вон же он…
А Федор их заметил раньше, чем они его увидели. И шел к ним. Принарядился. Поддевка на нем синяя, щегольская, сапоги новые. Ох, и красив! Но шел он к ним не улыбаясь, а подошел — не поздоровался. Санька испуганно вскрикнула:
— Федя… Случилось что?
А он тихо, не глядя ей в глаза, а куда-то поверх ее головы, прищурившись, сказал:
— Война, Саня… С французами.
— Да с чего ты взял? — было накинулась на него Анюта. И вдруг заплакала.
— Напечатано, — сказал Федор. — Не с потолка придумал.
15 июня, спустя три дня после вторжения армии Наполеона в пределы России, в «Московских
