пойдем к отцу скажем.
— А ты сам-то, старый хрен, не сошел с ума? — возмутился Гурейка. — Я тебе поведал о том потайно, как друзьяку своему доброму, а ты… Эх ты!.. Тож мне друзьяк.
— Погоди, погоди, серчать-то, — смягчился старик. — На дьявол она тебе понадобилась, эта туркеня?
— Дядь Ивашка, — горячо стал убеждать парень. — Ты ж не видал, какая она добрая да хорошая… Сам увидишь. Она, бедная, ни в чем не виновата… Надобно, дед, ей помочь. А ежели ей не помочь, так она пропадет… Умрет.
— Ну ладно, — совсем размяк старик. — Пойдем ужо взглянем на твою принчессу иноземную….
Улучив момент, когда в огромном доме никого не было, Гурейка со стариком пробрались на чердак. При виде бородатого казака Фатима пришла в ужас.
— Не бойся, Фатима, — успокоил ее Гурейка. — Это мой друг, дядь Ивашка. Он добрый, зла не причинит.
Девушка не сразу успокоилась. Она боязливо поглядывала на седого старика, который сначала не особенно уж приветливо оглядывал ее. Убедившись, что юная турчанка действительно очень милая, хорошая девушка, старик заулыбался, потрепал ее даже шершавой рукой по щеке.
— Ну ничего, гулюшка, не бойся меня. Я в обиду тебя не дам. Даст бог, все будет хорошо.
Гурейка перевел слова старика девушке. Она заулыбалась.
Итак, эту тайну они знали теперь втроем.
ВЫЛАЗКА
В октябре из Москвы в Азов вернулась легкая станица во главе с атаманом Потапом Петровым. Она привезла Войску Донскому царскую грамоту и жалованье.
— Ну, как царь, Потап? — упавшим голосом спросил атаман у Петрова. — Гневен, а?
— Ой и гневен же! — сокрушенно помотал широкой, как помело, сивой бородой Петров. — Дюже гневен. Да вот сам почитай его грамоту.
— Что-то глаза болят, — сказал Татаринов, не желая показать, что он не в состоянии осилить грамоту царскую. — Гурьяшка! Позовите мне Гурьяна.
Прибежал запыхавшийся Гурейка.
— Читай царску грамоту, — приказал отец. — Да шапку-то сыми, балбес, небось ведь грамоту царскую держишь в руках.
Гурейка смахнул с головы шапку и начал нараспев читать. В своей грамоте царь укорял атаманов и старшин за то, что они взяли Азов без царского повеления и убили турецкого посла Тому Кантакузена.
— «Ибо то-го не ведется и тог-да, ко-огда госу-да-ари вою-ют, — читал по складам Гурейка. — А я с султаном состою в мире. Разве не знаете, что и во время войны цари пересылаются послами для нужных отношений и переговоров; разве не ведаете, что послов ни в коем случае не казнят и не убивают…»
«Да, — слушая грамоту и почесывая затылок, сокрушенно думал Михаил Татаринов. — Ошибку понесли, должно. На дьявол он нужон нам, тот посол турский… А вот что касаемо взятия Азова, то тут уж ты, царь-батюшка, не туда запел. Нет, Азов нам нужен, и туркам мы его никогда не отдадим… Будем ждать осады турской. Будем сражаться до последнего…»
Как-то Гурейка шел по улице. Навстречу ему попался Макарка. Гурейка не сразу даже его признал. Макарка совсем преобразился. На нем широченные алые шаровары, наверняка стащенные с какого-нибудь янычара, на ногах щегольские сафьяновые сапоги. Лихо сдвинутая набекрень шапка едва держалась на затылке. На боку, как и полагалось казаку, болталась сабля, за кушак засунут пистоль.
— Макарка! — неуверенно позвал его Гурейка. — Ты?
— Ну? — обернулся парень. — Я.
— Какой ты чудной стал, — сказал Гурейка. — Важный. Уж не именинник ли ты?
— Именинником я был неделю тому назад, — произнес Макарка.
— Сколько ж тебе стукнуло? Семнадцать?
— Семнадцать.
— А мне только пятнадцать вчера сравнялось, — сожалеюще вздохнул Гурейка.
— Ничего, — ободрил его Макарка. — Будет тебе и семнадцать. Дождешься… Чего тебя не видать- то?.. Али отец не пускает никуда?
— Не пускает, — вздохнул снова парень. — Все грамоты ему пишу.
— Добро грамотеем быть, — позавидовал Макарка. — И кому же ты все пишешь, а?
— Да мало ли кому… Царю, мурзам ногайским…
— Да ты что? — опешил от изумления Макарка. — Неужто самому царю? Брешешь, должно.
— Да истинный господь, пишу, — поклялся Гурейка.
— Самому царю?
— Самому.
— Бот это ж да!
Видя, что этим сообщением он производит большое впечатление на своего друга, Гурейка еще пуще расхвастался:
— Да это что. Я первым и читаю царские грамоты.
Макарка не нашелся, что и сказать на это. Он шмыгнул носом, вскудлатил свой рыжий чуб, клоком пламени выбивавшийся из-под шапки. — а я в разведку езжу, — сказал он наконец. — Вот, зальян, и весело ж бывает… Иной раз за нами татары разгонят, а другой — мы за ними.
— Подстрелить пришлось хоть одного?
— Одного? Скажешь тож… Да я десятерых ужо побил…
— Врешь…
— НУ, может, не десятерых, а вот пятерых наверняка.
— И это врешь.
— Правду, сбрехал, — засмеялся Макарка. — Двух я подстрелил, это ей-ей правда.
— Ну, двух-то еще может быть, — согласился Гурейка, — а когда ты еще поедешь в разведку?
— Завтра с утра выезжаем.
— Возьми меня с собой, Макарка, — попросил Гурейка.
— Ну тебя, — отмахнулся парень. — Меня твой отец заругается.
— А ежели я отпрошусь у него?
— Ну, это еще другое дело. Сабля у тебя есть, а ружье?
— Ружья нет. Пистоль вот есть.
— Вояка тож, — насмешливо посмотрел на своего приятеля Макарка. — Ладно, ежели отец отпустит, приезжай завтра к рассвету к башне Ташкале… Знаешь, где она?
— Знаю.
— Ну вот, приезжай. Буду ждать.
Вечером, когда в доме не было ни отца, ни брата, Гурейка пробрался на чердак, принес хлеба, еды Фатиме. Турчанка, как и всегда, радостно встретила его.
— Я скучала очень, Гурэйка. Все ждала тебя. Почему так долго не приходил?
— Некогда было, Фатима. Я забежал к тебе на минуту, чтоб сказать, что завтра не приду к тебе. — Заметив на лице девушки беспокойство, он неуверенно договорил: — Отец посылает опять в Черкасск- городок. Но ты, не бойся, я послезавтра опять приду к тебе… А завтра к тебе зайдет дядь Ивашка. Обязательно зайдет. Он обещал. Прощевай пока, Фатима…
Девушка ничего ему не ответила, лишь вздохнула. Грустным взглядом проводила она его, пока он не скрылся в люке. Бледные щеки ее пробороздили прозрачные слезинки. Какое-то тяжелое предчувствие тревожило ее сердце.
