же наполнилась умопомрачительным запахом. А еще он по инерции облагодетельствовал огромным караваем белого хлеба и банкой заводской русской горчицы. Гнездилов цап-царап – схватил банку и спрятал за спину.
– Вот это дело! – воскликнул Иван Лопухин. – Давно я не сидел в хорошей компании. А когда вы приехали? Я что-то не заметил.
Костя запнулся, сделал вид, что жует краюху хлеба. Кто его знает, что сейчас происходит в мире? Как бы не опростоволоситься.
– Да утром еще, тятя, – спасла положение Верка. – Пришли через Варварку.
– Мы на Маросейке встали, – объяснил Костя, чтобы упредить расспросы.
Еще в школе он увлекался историей Москвы и знал, что обычно на Маросейке останавливались все приезжие купцы.
– Да, времена сейчас… – сказал Лопухин, намекая на что-то. – А что же ты их не накормила до сих пор?! – укорил он дочь.
– Да тебя ждали, тятя…
– Это хорошо, – согласился Лопухин, погладив бороду, и налил всем по полной чарке. – Молодцы, что дождались. За это надо выпить!
Костя думал, что после недавней пьянки водка в него не пойдет, но, как ни странно, она проскользнула внутрь, словно горло было смазано маслом: «Бульк!» И вот он уже закусывал толстенным куском сала. Майор с Гнездиловым не отставали и жевали вовсю, налегая на Веркин мясной пирог и булочки с требухой. Гнездилов незаметно отодрал с банки этикетку и выставил горчицу на стол.
– Хороша смоленская водка… – сказал Иван Лопухин. – А что у вас слышно о поляках?
Дались тебе эти поляки! – подумал Костя, боясь попасть впросак, и ответил:
– Да не шалят вроде… а там кто их знает?..
– Ну да, ну да… – согласился Лопухин. – А то у нас поговаривают, к лету война будет.
– У нас тоже поговаривают, – со знанием дела сказал Базлов.
Костя вздохнул с облегчением, потому что последние несколько минут Базлов сидел и злился. Это было так заметно, что Костя едва не пересел поближе к хозяину дома.
Выпили еще по две чарки водки. Закусили, и Костя сказал:
– Мы приехали посмотреть на ваших лошаков. Чудные говорят о них вещи.
Он намазал горчицей хлеб, сверху положил кусок сала.
– Ну вот… – недовольно буркнул Иван Лопухин и даже на мгновение перестал жевать.
Видно было, что он не любит эту тему и что она для него болезненная. Потом он тоже, глядя на Костю, намазал кусок хлеба горчицей, только перестарался с порцией. Костя подумал, ну все пропали, сейчас заявит, что мы поляки. Однако Лопухин стоически сжевал хлеб с горчицей и произнес, вытирая слезы:
– Крепка заморская зараза! Немцы еще такой не привозили. – Он крякнул от удовольствия, его отпустило, и он сказал: – Значит, и вам известно о лошаках. Ведь просил боярин не болтать, да разве воду в сите удержишь? – Он осуждающе посмотрел на дочь.
На всякий случай Верка спряталась за занавеску.
– Кто они такие? – спросил для приличия Костя.
– Понимаешь, в чем дело, – наклонился Лопухин вперед и перешел на шепот, – я вначале думал: черти, как в Библии написано. Но лошади их не боятся! А это, брат, о многом говорит. Лошади черта за версту чуют и к себе не подпустят. Стало быть, лошаки имеют подход к ним. А значит, они не черти. Мы здесь с мужиками беседовали. Сказывают, что они железные люди. А о железных людях в Писании ничего нет. Вот мы и ломаем голову.
– Ну да… ну да… – согласился Костя.
Серега Гнездилов, который, видно, умаялся от впечатлений и водки, задремал, припав щекой к стене. Ему больше не наливали.
– А что они возят? – спросил Базлов.
Косте показалось, что Лопухин готов был рассказать больше, да майор перебил его мысль.
– Так мы ж не знаем. Нам не говорят, – посетовал Лопухин. – Только дай подвод самых крепких и лошадей выносливых. Они даже наших мужиков не берут, а последние дни все вывозят и вывозят. К вечеру возвращаются – лошади с ног падают от усталости. – Лопухин оглянулся на окно в прихожей, которое выходило во двор.
– А куда ездят?
– А кто же его знает? – вскинул глаза к потолку Лопухин.
– Может, у них здесь какие другие службы есть? – спросил Базлов, но так, чтобы запутать конюха.
– Знамо дело, – вдруг ответил Лопухин. – Кузня целая!
У Базлов водка пошла не в то горло, и он долго кашлял.
– Говорят, что они хаживают за три мира! – опять же шепотом добавил Лопухин, так, как принято сообщать о страшной тайне.
Серега Гнездилов, не открывая глаз, спросил:
– Как это?
– А вот так, – теперь уже важно ответил Лопухин, – говорено, что лошади устают, а эти лошади у нас пушки тягают. А гул откуда?
– Откуда? – спросил Костя.
– Оттуда! – поднял палец конюх. – Поговаривают, что царю-батюшке Романову отвалили три мешка золотом. А бояре наши серебром умылись да разбежались кто куда. Кремль опустел. Я да ключник Шленкин остались. Да вот Верка. Была еще свояченица Прасковея, но и она вчерась в деревню ушла. Говорит, от гула у нее в голове у самой гул идет.
– А что такое «за три мира»? – спросил Костя.
Иван Лопухин крякнул, замолк, словно приготовившись к речи, а потом выдал:
– Один раз я с ними хаживал. Воронок наш захромал, и пришли они за новым конем. – Он замолчал, словно что-то припоминая. – Да… за новым, – повторил он, – а запрягать не умеют, да и руки у них, ясное дело, не так вставлены… с чего бы им правильными быть?
Он снова многозначительно замолчал. По тому, как Верка испуганно прикрыла ладошкой рот, Костя понял, что Лопухин готов пересказывать эту историю часами. Тишину нарушил, как всегда некстати, Серега Гнездилов:
– Что там было?! – Он окончательно проснулся. На его физиономии отпечатался рисунок бревна.
– Налей! – потребовал Лопухин. – Больно у вас водка забористая. – Он выпил, еще раз крякнул в кулак и намазал горчицей здоровенную горбушку. – Я такого страху натерпелся, что водку три дня пил, и то не помогло!
Он возвел глаза на черную икону и перекрестился. Рука его заметно дрожала, дрожал и подбородок, а из глаз выкатилась слеза.
– Так бывает! – согласился Базлов, должно быть вспомнив армейские будни.
– Еще как бывает! – кивнул конюх Лопухин. – Рассказываю: вышли мы к ночи. Я спрашиваю: а на рассвете нельзя? А ихний капитан… м-м-м…
– Бухойф… – подсказал Костя.
– Ну да… Бухойф, прости меня господи, и говорит: ты, мужик, не волнуйся и ничему не удивляйся, а что увидишь – лучше забудь. А за это я тебе серебряный рубль дам. Я струхнул, ну, думаю, попал в переплет! Мало того, что лошади пропадут, а мне за них отвечать перед барином, так еще и сам сгину. – Он налил в полной тишине, выпил, с хрустом закусил огурцом и продолжил, глядя то в темный угол, где висела икона, то на гостей, которые слушали открыв рты: – Ладно, думаю, чего мне бояться, черти, они, конечно, страшные, но привычные. У нас в конюшне порой лошади как забьются, забьются, начнут ржать. Поутру придешь, а у них гривы в косички заплетены. Чего только не делали, и батюшку звали, чтобы прогнал ночных гостей, и сами сторожили с бердышами. Барин-батюшка собак-волкодавов привез. Только те волкодавы через полгода все передохли.
– Чумка, – со знанием дела сообщил Базлов.
– Как? – переспросил Лопухин, косясь на штоф с водкой.
– Чумка, – еще более значительно повторил Базлов.
