Поближе к хлевам высунулись из земли густые кустики мать-и-мачехи.
Показался шалфей.
Зацвели калина, мушмула и крушина.
Повсюду бушевала луговая герань.
И базилик.
В разгар утра двадцать первого дня поднебесные птицы, целая стая, принесли в клювах какие-то семена и разбросали их вокруг подножья большой церкви.
И не успели еще птицы улететь, как храм опоясали молодые стебли мелких диких ирисов.
Не обращая внимания на опасность, люди наслаждались ручьями дождевой воды.
Матери вынесли детей умыться.
Остальные женщины побежали стирать.
Много было и тех, кто, встав на колени, просто окунал голову в воду.
В одном месте, где к ручью еще никто не подходил, начерпали и отнесли в ксенодохию воды для больных.
Монахи, обязанностью которых было заботиться обо всем, что находится в подвалах, выкатили из них бочки, прикатили их на берег ручья, а потом, наполнив, укатили по комьям земли на кухню.
Стратор, монах, отвечавший за монастырских мулов и остальную живность, вывел скотину на водопой.
В следы от копыт, тут же наполнившиеся водой, слетелись купаться воробьи.
Возле горней воды, рядом со стволом выросшей на небе ракиты, дремал старый отец Спиридон.
Но все возрастало не только вокруг храма, но и в самой церкви Святого Спаса.
В записанной на стене портика Ананием описи монастырского имущества снова стали видны недостающие буквы, озарившие собой тьму белых пустот.
Вдоль пересохшего русла живописанной реки Иордан снова ожили источники, заплескались беспокойные волны, стиснутые каменистыми берегами.
Стоя рядом, можно было ощутить свежесть реки.
Трещины на стенах срослись.
На фреске, изображавшей Рождество Богородицы, кувшин в руке святой Анны снова наполнился до самых краев.
Вода снова заплескалась в кубках, ковшах, кувшинах, мисках и другой нарисованной на стенах посуде.
На могиле почившего блаженного архиепископа Евстатия Первого сквозь белую мраморную плиту пророс нарцисс.
Оживление воцарилось и среди верных.
Возродилась угасшая было надежда.
Глаза заискрились.
Крепче стала молитва.
Втрое ярче засветились огоньки лампад.
Громче зазвучал хор.
В сотню раз усилился потрескивающий жар свечей.
В храме Святого Вознесения громче зазвучали голоса.
Повсюду перекрещивались лучи света, словно это был знак, посланный от Господа.
Посреди катехумении, на глазах игумена Жичи Григория, снова раскрылось и затрепетало страницами святое Четвероевангелие.
Пчелы слетелись на страницу Евангелия от Иоанна. На ту самую, с предупреждением, где Христос говорит самарянке: «…всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную».
Двадцать второй день
Лишь горстка людей посвящена в тайны ветров. Большинство же различает их по направлению, из которого они дуют и, не замечая особенностей, обобщенно называет их Северцем или Южнецом. Другие подразделяют их на Денный и Нощный. Третьи знают лишь о Долинном или Горном ветре. Исходя из природы своего ремесла, моряки делят их в зависимости от силы порыва – от Ветерка до Бури. И этим в основном исчерпывается число наиболее известных ветров, хотя их, конечно, несравненно больше. В сущности, их, должно быть, десятки тысяч, да и это, пожалуй, лишь приблизительная оценка состояния, которое следовало бы в какой-нибудь спокойный день описать досконально.
Есть ветер, который распаляет силу солнца. Его называют Жарун. Есть такой, от которого трескаются дороги. Его зовут Обходняк. Особый вид ветра – это тот, что ослабляет женщине пояс на одежде и ласкает ей грудь до тех пор, пока не выманит на кожу мурашки. Он известен под именем Нежняк.
Другая разновидность, Твердяк, мотается вокруг мужских мошней, разгоняя вялость. Заика крадет слова. Болтун несет словесное семя. Подмышник может перенести человека через реку. Поддувальщик смутит и мудреца Смешняк – утешение дурачку. Подвижный Свистун умеет играть на всем, где есть пустоты и отверстия. Перекладняк перемещает птичьи яйца Мертвяк незаметно и мирно веет над покойным. Разновидностей так много, что все не опишешь.
Ветры можно подразделять на дикие и условно прирученные, которые служат какому-нибудь человеку или даже целому народу. Поэтому особо ценятся укротители ветров, люди, которые умеют навязать ветру свою волю, и тогда его порывы равномерно, как из кузнечных мехов, устремляются в нужном направлении – или точно в чьи-то паруса, или в определенные сосуды, употребляющиеся в хозяйстве. И если кто-то считает, что это не такое уж трудное искусство, то пусть только представит себе, сколько нужно отваги и мастерства, чтобы в ветроловку размером с наперсток поймать ветрище вроде Глодала, который любую хорошую погоду может обглодать до полной непогоды.
Богатство человека или королевства может измеряться количеством ветров, которыми обладает государь или страна. Восемь унций золота стоит крохотный китайский ветер Дуновение, которого хватает только на то, чтобы какая-нибудь дама лишь четверть часа благоухала чарующими трепетаниями. Шестнадцать унций – слишком малая цена за Пустынную пиявку, однако приобрести ее все равно есть смысл, ведь если удастся как следует вычистить ее скребницей – это может принести доход от десяти до двадцати ясных летних дней. За более чем вдвое высокую цену – хорошая сделка за Зерновник. Чем сильнее его протрясешь, тем лучшей будет жатва – зерно, которое на нем просеяно, прорастет и среди голых камней.
Болгарский царь Калоян хорошо знал характер ветров. Он и сам нередко гонял их по балканским горным ущельям в сопровождении собак или соколов. А то, не скупясь дать за них настоящие сокровища, покупал их у торговцев. Рассказывали, что в Тырнове у него был дворец в сто залов, и в каждом зале он держал по одному ветру, а отправляясь в путь, тащил за собой на цепи семь самых любимых из них.
При нем всегда был важный Стяговей, этот не особенно большой ветер постоянно мотался возле знамени болгарского царства, поэтому стяг Калояна всегда развивался так гордо, что смотреть на него было можно со ста разновидностями страха.
Второй царский ветер отзывался на имя Бешеный. По преданию, родился он тогда, когда дьявол однажды чихнул где-то во Фракии. Был он свиреп, и иногда, не дожидаясь, пока государь даст знак четвертовать какого-нибудь несчастного, набрасывался на него сам.
Третий ветер Калояна звался Громила. Этот в течение целого года жадно пил силу из Дуная, чтобы потом, в нужный момент, всю ее обрушить туда, куда прикажут. Именно благодаря его помощи болгары в 1201 году смогли нанести поражение византийцам и занять Варну.
Четвертый ветерок царь однажды случайно обнаружил среди грибов-дымовиков. Его он время от времени втягивал носом, потому что тот, нареченный именем Грохотун, вызывал у него удивительное ощущение – разворачиваясь в голове, он наполнял ее сильным громыханием, словно в черепе носилась связка весенних громов.
