3. Фрэнк Грин… Рурел-рут, 23, Ланкастер-Фоллз, штат Массачусетс.
4. Лестер М. Леви… 888, Тортуэз-лейн, Сиэтл, штат Вашингтон.
5. Д-р Джилл Таун… 615, Пятая авеню, Нью-Йорк.
Мичум лезет в боковой карман куртки и вытаскивает пачку «Кэмела» без фильтра. На пальцах у него желтые пятна от никотина.
– Понимаю, что уже достал тебя, – теперь он говорит серьезно, – но то, что я подозреваю, настолько дико, что я сам едва в это верю. Я не уверен, что прав. И не хочу никому навредить. Мне надо узнать, прав ли я. Ты уже терпел больше, чем я смел надеяться. Но если ты сумеешь потерпеть еще немного, можем мы поступить по-моему?
Несмотря на напряжение этого вечера, Воорт не сдерживает смех. «Можем мы поступить по-моему?» Вот пятнадцатилетний Мичум стоит лицом к лицу со школьным тренером по американскому футболу у кромки поля; идет решающий матч за кубок Манхэттена. Тренер – бывший морпех – возвышается над Мичумом, а упрямый мальчишка качает шлемом и уговаривает: «Можем мы строить игру по-моему?» Вот Мичум за рулем принадлежащего старшему брату джипа во время их первой поездки: им по восемнадцать, они закончили школу и пересекают красные пески Юты, направляясь в Лос-Анджелес, чтобы посмотреть город, покадриться с девушками, поглазеть на кинозвезд и на Тихий океан.
Мичум говорит: «Можем мы ехать по-моему? Через Сионский национальный парк?»
В школе упертость Мичума была любимой темой для шуток. Он вбивал что-то в голову – и пер напролом, не отступая и не сдаваясь. Так он добился от их конгрессмена рекомендации в Военную академию Вест-Пойнт. Мичум непрерывно писал ему письма и даже посещал офис. Остановить его было невозможно.
И самое главное, обычно приятель оказывался прав. После того матча (предложенная Мичумом тактика привела к победному голу) в раздевалке, когда Мичум вышел из душевой, ликующая команда запела старый хит Синатры «My Way».[2]
Гордые, охваченные неистовством гормонов мальчишки стояли на скамьях и орали… то есть пели, как Синатра, или щелкали пальцами, как Сэмми Дэвис. Победители. Это было одно из любимейших школьных воспоминаний Воорта.
Пока длилось представление, Мичум стоял на месте, принимая заслуженные почести, а когда они закончили, ухмыльнувшись, заметил:
– Неплохо, но, если петь по-моему, вы сгодитесь и для телешоу.
Если впереди стена, дальше не проедешь. Если Мичум принял решение, спорить с ним бесполезно.
– И как это «по-твоему»?
– Проверь имена. Это в твоих силах. В отпуске ты или нет, у тебя есть связи в полиции по всей стране. Позвони неофициально. Спроси об этих людях.
– Спросить – что?
– Не важно. Что-нибудь придумаешь. Скажи, что их имена всплыли во время следствия, – и посмотри, что будет. Если я прав, если там что-то есть, ты узнаешь. Если не будет ничего – значит, ничего. Если не можешь, так и скажи.
– Почему ты не позвонишь сам?
– Ха! Когда коп звонит копу, начинается сотрудничество. Когда копу звонит штатский, начинается расследование.
– Значит, там есть что расследовать.
Мичум усмехается:
– Видишь? Ты говоришь и мыслишь, как полицейский.
– Ты не можешь хотя бы намекнуть, что я ищу?
– Если я прав, все и так будет понятно. Тогда я все объясню. – Мичум достает сигарету из смятой пачки и закуривает, закатывая глаза, чтобы показать, что помнит о запрете на курение. – И ты пожалеешь об этом.
Воорт пытается выяснить еще хоть что-то, но в конце концов уступает. Он просто не может послать старого друга к черту, особенно если вспомнить вспышку интереса в глазах человека в кожаной куртке. И со вздохом спрашивает:
– Когда тебе это надо?
– Пара дней устроит? Скажем, в среду вечером. Хватит времени?
– Где мне тебя найти?
– Как говорится: «Не надо нам звонить. Мы сами с вами свяжемся».
Мичум гасит едва прикуренную сигарету, и суровые складки возле губ разглаживаются.
– Надеюсь, это все пустое. В следующий раз мы пообедаем за мой счет и поговорим о тебе и о том, что же за чертовщина приключилась, раз ты ушел из полиции – пусть и на восемь недель. Мне следовало бы позвонить тебе раньше. – С этими словами Мичум встает и тянется за курткой. – На тебя всегда можно было положиться. Рад, что ты таким и остался.
Воорт идет по стылым улицам Гринич-Виллидж. Вот и его дом на Тринадцатой улице. Почти все окна на трех этажах освещены, за занавесками двигаются человеческие силуэты. Играет джаз, и даже на улице слышна труба Уинтона Марсалиса.
Он заходит. Дом полон Воортов: кузенов и кузин, дядей, племянниц и племянников. Пахнет запеченными индейками и окороками – сельской едой, которая будет выставлена в громадной голландской кухне. Семьи, живущие на севере штата, приезжали каждый вечер с пирогами, жареными курами, салатами из тыквы, мешками яблок. Слышны радостные вопли детей, гоняющихся друг за другом по лестницам, спальням, кабинету, библиотеке и буфетной.
– А обычно ты живешь здесь совсем один, – говорит кузина Марла, беря у него куртку. Сегодня она привезла выпивку из принадлежащего ей и ее мужу винного магазина в Сохо. – Тебе надо жениться и завести детей.
– Давай не будем о Камилле. Как Мэтт?
– Ему сегодня делали химиотерапию. Потом его весь день тошнило, но он наверху, слушает обычные байки. Конрад, как хорошо, что ты разрешил ему лежать здесь, а не в больнице.
– Но ты же сама сказала. Здесь сто человек поместится.
– К тому же ты на два месяца ушел с работы и занимался его фермой.
– В детстве Мэтт был одним из двух моих лучших друзей, – отвечает кузине Воорт.
«А вторым – Мичум. Вот это вечер!»
Воорт прокладывает путь мимо родственников, поднимается по лестнице, здороваясь, пожимая руки, целуя щеки. Здесь и речные Воорты, и копы из Куинса, а еще семьи детективов из Бронкса. Различные ветви семьи меняются, так что у Мэтта каждый вечер есть компания. На площадке второго этажа Воорт подхватывает одного из маленьких племянников.
Пятилетка вопит от восторга:
– Дядя Конрад!
– Что, Бадди?
– Я видел картинку в журнале, и там была Камилла!
– Замечательно, Бадди.
– А потом мама сказала папе, что Камилла предала тебя. Что означает «предала»?
– Обманула.
– Она тебя обманула?
– Тут все непросто.
– А кто это на той картине, со смешными волосами на лице? – теряя интерес к первой части разговора, мальчик указывает на один из висящих в коридоре семейных портретов.
– Это называется баки, – отвечает Воорт. – Тогда их носили многие мужчины. А Улисс Воорт когда-то был хозяином этого дома. Он был капитаном детективов и арестовал множество плохих людей, которые устраивали беспорядки, чтобы не идти в армию во время Гражданской войны.
