Прошло тринадцать минут. Похоже, зима уже настала: в воздухе пахнет снегом. Дыхание замерзает, пальцы горят. Через двадцать четыре минуты Шеска уже в автобусе нового маршрута Q-19, с которого сходит в паре кварталов от долговременной парковки возле аэропорта Ла-Гуардиа. «Бьюик лесабр», который он держал там, заводится сразу же. Система обогрева работает замечательно.
В половине четвертого, представляя, как федеральные агенты ломают столы, диван, шкафы и бытовую технику, Шеска едет по мосту Гоуталса в сторону Нью-Джерси. Дорога по ночному времени почти пустая. О местных аэропортах не может быть и речи. Остается железная дорога или автобус.
«Этот чертов Воорт даже не представляет, что губит».
Шеска сворачивает на юг по шоссе 1-95, бросив последний взгляд на черные башни за рекой. Однако облегчение сменяется ужасом, когда перед мысленным взором над городом встает оранжевое облако. Он слышит пронзительные крики жертв, заглушающие сирены машин «скорой помощи».
«Эти люди погибнут из-за Воорта».
Шеска включает радио, чтобы заглушить крики. Но он не может перестать думать. Что сейчас делает Фрэнк Грин? Грузит в фургон бочки с топливом? Изучает карту города?
Шеска переходит на среднюю полосу, держа скорость на три мили выше разрешенной, как любой нормальный водитель – в отличие от контрабандистов, перевозящих наркотики или сигареты, которые стараются не привлекать внимания полиции.
«Лупе, что мне остается, кроме побега? Что я могу еще сделать?»
Дурные новости по радио добавляют ощущение, что все выходит из-под контроля. Из-за забастовок закрылись автозаводы в Детройте и Теннесси. Самая крупная организация медицинского обеспечения в Калифорнии прекращает работу, и более миллиона человек потеряют возможность пользоваться медицинскими услугами. Ураганы на Среднем Западе оставили без жилья тысячи человек в пяти штатах и опустошили казну федеральной программы помощи жертвам стихийных бедствий.
«Когда становится хуже, появляется еще больше фрэнков гринов».
Шеска платит сбор на границе Делавэра, миновав внешнее кольцо первичной опасной зоны, и скользит через холодный туман реки Делавэр к виднеющимся вдали башням-близнецам мемориального моста.
Память возвращает его к утру, когда был закрыт проект. Вот он гордо входит в комнату совещаний в Квонтико со списком, который составил Мичум. Он ждал триумфа, но триумф обернулся катастрофой. Вместо того чтобы поздравить его, бюрократы пришли в ужас. Начали отрекаться от проекта, как только поняли методы работы. Осуждающий хор становился все громче, участники старались превзойти друг друга, словно каждый боялся, что другие запомнят, будто он санкционировал то, что сделал Шеска.
У самого Шески все плыло перед глазами от ярости. Его выставили из комнаты, как нашкодившего мальчишку. Не в силах поверить в происходящее, он сидел в коридоре, слушая доносящиеся из-за двери приглушенные звуки вашингтонских баталий. Он чувствовал себя спокойнее на войне, вдали от этих одетых с иголочки мужчин и женщин, которые никогда не боролись за жизнь на поле боя.
Через некоторое время вышел Рурк.
– Как насчет перекусить, Большой Парень?
Вот так программа умерла в кабине «Спагетти-хауса», среди запаха чеснока и заранее приготовленного салатного соуса, под журчание дешевого домашнего вина.
Под вопль официантки: «Я заказала номер два!» – Рурк сказал, продолжая жевать итальянский хлеб:
– Я с ними не согласен. Но все закрывается.
– Программа же работает!
– Уничтожь материалы и жесткие диски. Машины выбросят, чтобы никто не придумал, как восстановить информацию. Бюро отзывают своих людей. Они разъедутся к тому времени, как ты доберешься домой. Ты отлично поработал, Джон. Лучше, чем я считал возможным. Они не правы, но они – боссы.
Спорить было бесполезно. Из всех бессмысленных, самоубийственных решений, обрушенных на военных за последние годы, – слишком быстрый уход из Ирака, продажа оружия врагам, неспособность раньше вступиться за Боснию, – это, по мнению Шески, было худшим.
Он прилетел в Нью-Йорк, где из персонала остались только люди, которых Шеска привел сам: Чарли, Лора, Мичум и Пит – такие же расстроенные, оцепеневшие и разъяренные, как он. Июльский день, жаркий и дождливый, наполняла та избыточная влажность, какую может породить только центр города. Грязная сырость, казалось, сочилась из стен кирпичных домов. Она пачкала кожу и расплавляла самообладание.
Едва не получив удар от гнева, Джон Шеска в сумерках сидел у себя в кабинете. Свет выключен, занавески задвинуты, дождь стучит в полуоткрытое окно.
В голове крутилось: «Теперь никто не будет стрелять собак».
С улицы доносился обычный шум: автомобильные гудки, визг тормозов и хип-хоп сливались в непрекращающуюся какофонию разочарования и настойчивый протест.
Шеска почти не слышал, как открылась дверь, однако не слишком удивился, увидев посетителей: Чарли, верного Чарли, верившего всему, что исходило от Шески; фотографа Лору, потерявшую мужа, когда в 1985 году террористы захватили итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро»; референта Пита, жена и шестимесячный сын которого погибли при взрыве самолета компании «Пан-Америкэн» над шотландским городком Локерби в 1988 году.
– Просто невероятно, – пробормотал Чарли.
– Такое впечатление, что они больше боятся нас. – Это Лора.
И так без конца. Похороны прежде самой смерти. Пока наконец после нескольких часов негодования Чарли не уставился на Шеску преданным собачьим взглядом и не произнес то, о чем думали все:
– Мы действительно прекратим работу?
В тот миг Шеска осознал, что его люди по-прежнему с ним. Сердце его наполнилось любовью и стремлением их защитить. Понимал он и другое: в их готовности нет ничего удивительного. Они убивали в Сайгоне, так почему не делать того же самого – и по той же самой причине – в Сакраменто? В Бейруте было можно, так почему нельзя в Бостоне? Тегеран ничем не хуже Таллахасси. Кито ничем не отличается от Куинса.
Все четверо так долго прожили за границей, что родная страна была для них скорее понятием, чем физическими границами.
– Мы действительно прекратим работу, – твердо ответил Шеска, сохраняя самообладание, хотя в горле стоял привкус желчи. – Мы сделаем, как они говорят.
А потом, месяц спустя, Шеска брился у себя в кабинете, когда вбежала секретарь.
– Взорвано федеральное здание в Оклахома-Сити!
«Это не несчастный случай», – подумал он.
В голове крутилось только, что, если бы проект не закрыли, можно было бы предотвратить трагедию. Он часами сидел перед телевизором и в Интернете, запрашивал доклады, беседовал с Вашингтоном…
А когда арестовали Тимоти Маквея – американца, который убил своих же соотечественников, – Чарли, Лора и Пит пришли к нему домой и снова попросили возобновить проект.
Никто не сказал: «Эти люди погибли по нашей вине». Но все знали, что имел в виду Чарли.
– Нет, – повторил Шеска.
Телевизор работал, показывая еще один экстренный выпуск о терроризме в Америке, показывая людей, пострадавших потому, что, с точки зрения Шески, Америка перестала защищать своих граждан.
– Теперь в Вашингтоне поймут важность того, что мы делали, – предсказал он. – И проект возобновят.
Этого не произошло.
Произошло другое. Через несколько дней Чарли принес фотографию Тимоти Маквея с Ролло Фрэнсисом Моттом, человеком, которого программа Мичума считала опасным.
– Прежде чем уничтожить материалы, мы сделали копии, – сказал Чарли.
Вошли Лора и Пит. И Шеска понял, что три его парки больше его горят желанием делать то, что хотела Лупе. Он увидел больше. «Если я откажусь, они начнут работать без меня. И не сумеют работать
