Вздохи чем-то напуганного Отто.
Хихиканье влюбленных и протяжные всхлипывания Чиричевой: «Оооо, я тону, тону, я больше не могу, тону!»
Циничный комментарий Цацы Капитанки: «Водоизмещение у тебя маловато, сестренка!»
Скрип рассохшихся кресел.
Потрескивание старой побелки на лепнине, украшавшей потолок зрительного зала.
Да. Хватит о людях. Над всеми нами простиралась эта великолепная лепнина. Символическое изображение Вселенной. С Солнцем точно по центру, с расходящимися во все стороны стилизованными лучами. С волшебной, с одного бока слегка обкусанной Луной. С произвольно размещенными планетами. Испещренная созвездиями обоих полушарий: Андромеда, Райская Птица, Возничий, Жертвенник, Большой и Малый Псы, Кассиопея, Циркуль, Гидра, Южный Крест, Лира, Столовая Гора, Орион, Павлин, Щит, Большая и Малая Медведицы, Дева и еще несколько галактик, туманностей и две или три кометы с огненными хвостами... Над всеми нами простиралась эта великолепная лепнина, выполненная рукой мастера, местами все еще ровная, как линия небесного свода, местами покрытая пузырьками от протечек и ощетинившаяся иголочками плесени, которая после стольких лет наконец проступила в некогда ровных углублениях гипсовых изгибов... Лепнина, выполненная рукой мастера, кое-где уже отвалившаяся, так что стали видны сломанные деревянные ребра и потемневшие, полусгнившие внутренности чрева кинотеатра...
Как уже говорилось, я не могу вспомнить, был ли тот фильм художественным, но одно помню точно: снимали его в Африке. О нем тогда много писали в газетах из-за сцены, в которой львы разрывали на куски человека, это вызвало бурную общественную полемику, прежде всего из-за антигуманной позиции съемочной группы, которая не пришла на помощь гибнущему у них на глазах несчастному, погнавшись за возможностью снять «единственные в своем роде кадры». Кроме того — и, вероятно, это был еще более дерзкий вызов «пуританам», из-за чего высказывались даже предложения подвергнуть фильм цензуре или по крайней мере запретить его показ несовершеннолетним, — лента содержала сцену очень редкого и для того времени невероятно подробно снятого ритуала оплодотворения земли. Абориген, в чем мать родила, с лицом, раскрашенным белой краской, и в определенном смысле не обиженный природой, выкапывал небольшое углубление в земле, ложился на него и имитировал половой акт, одаряя участок собственным семенем в надежде, что истощенная почва принесет богатый урожай и прокормит его...
В целом, повторяю, насколько я помню, фильм этот можно было бы условно назвать антропологическим: он изобиловал красочными этнографическими подробностями и натуралистическими сценами, из-за чего некоторые зрители во время сеанса демонстративно покидали зал. Первым, минут через пятнадцать после начала, ушел Ибрахим со своей семьей. Он просто встал, и за ним сразу последовали жена и Ясмина, еще до того, как раздалось его решительное «уходим!».
Еще кое-кто покинул зал чуть позже, ужасаясь и возмущаясь неприличными сценами. Хотя и после того, как с большим вниманием просмотрел их, как, например, Невайда Элодия. Которая, правда, из-за сдавленного горла ничего не сказала. Просто исчезла, прошуршав, как куропатка на краю поля.
Некоторые все ждали и ждали, а потом потеряли терпение, разочарованные отсутствием действия, стрельбы и погонь, одним словом, тем, что фильм совсем не увлекательный. Одновременно, хотя и не сговариваясь, ушли трое учащихся средней школы. Петрониевич, Ресавац и Станимирович.
Вечно мрачный билетер кинотеатра «Сутьеска», старик Симонович, был даже вынужден несколько раз отодвигать темно-синий занавес и открывать дверь. В прежние «золотые времена» он, может быть, стал бы отговаривать зрителей, может быть, стал бы их убеждать: «Подождите, подождите немного... Дальше будет гораздо лучше...» Но в новые времена у него не было охоты стараться. Зачем брать на себя ответственность? Пусть сами решают. Пусть сами, хоть в зале, хоть на улице, во всем разбираются.
И кто знает, как долго размышлял бы над этими вопросами вечно мрачный Симонович, если бы его не заставил очнуться голос Вейки, раздавшийся с его постоянного места жительства, то есть из благоустроенного плаща-болоньи: «Ну сколько можно? Туда-сюда, туда-сюда... Хватит уже! Уймитесь! Такой сквозняк устроили, спасу нет!»
Луч света дрогнул
Вдруг, где-то посередине сеанса, без всякого предупреждения, как будто его перекрыло что-то невидимое, луч света из каморки киномеханика дрогнул... И совсем исчез. Что-то затрещало. Потом поперхнулось. И под конец громыхнуло! Экран тут же поблек. Потом посерел. Стали видны два пятна и три небрежно пришитые заплаты...
В первый момент произошедшее никого не удивило. Честно говоря, киномеханик Швабомонтаж годами мучился с давно отслужившей свой срок аппаратурой. Кроме того, всем было известно, что он нередко покидал свою комнатушку ради чашечки кофе и переглядываний с кассиршей Славицей. Сами по себе паузы, возникавшие, когда кинопленка рвалась или загоралась, были не так уж плохи, я использовал их для того, чтобы рассматривать шрамы и открытые раны на выпуклостях лепнины. Она всегда казалась мне частью чего-то неизмеримо большего, чего-то невероятно великого, и я никак не мог решить, то ли сожалеть о том, что нам здесь доступно так мало, то ли радоваться тому, что доступно хоть что-то вообще...
Пауза тем временем затягивалась, немногочисленные зрители заерзали в креслах. Раздался свист. Зазвучали возмущенные возгласы. Через пару минут поднялся настоящий гвалт, почти все что-нибудь выкрикивали, не особо выбирая выражения.
Даже Бодо проснулся, потянулся, снял дешевые солнечные очки, огляделся и принялся свистеть пронзительнее всех. Это он действительно умел. В два пальца.
В отличие от него Вейка только лизнул и поднял вверх указательный палец и еще больше съежился:
— Я вам говорю, откуда-то тянет сквозняком. Да успокойтесь вы, люди!
Драган, несмотря ни на что, продолжал «читать» для Гаги. Когда есть что пересказать, это плевое дело. А вот с такой ситуацией справится не каждый:
— Сейчас он признается ей в любви. А она ответит ему тем же.
— Ну знаете, это уж слишком! До каких пор вы собираетесь обманывать неграмотных людей? А вы, почему вы позволяете себя морочить? Неужели не видите, что нет не только изображения, но даже и звука?! — Господин Джурдже Джорджевич решил, что наконец пробил его час, пусть даже продолжительностью в пять минут, что сейчас он прольет свет на эту бессовестную ложь, которую был вынужден терпеть с самого момента ее зарождения.
Гаги остановил Драгана:
— Браток, обожди чуток, запомни, где остановился...
А потом обернулся и высказался:
— Профессор, ну что вы за гнида такая!
Эракович, без сомнения, поддержал бы господина Джорджевича, но был слишком увлечен тем, что объяснял своей супруге:
— Великолепно! Вот это я называю художественной провокацией высшей пробы. Браво! Какой кадр! Мои искренние поздравления режиссеру! Ты только пойми, пустой экран — это же символ исчерпанного значения, это страшная картина мира, образ уставшей цивилизации, которой нечего больше сказать!
Госпожа Эракович растерянно пробормотала:
— Серьезно? Как же я все пропустила? Хотя должна сказать, что заплаты действительно пристрочены довольно небрежно.
Ж. и 3. самым учтивым тоном, на какой только были способны, попросили:
— Дяденька, вы не могли бы сесть чуть-чуть пониже, нам из-за вас ничего не видно...
Оглянувшись, Эракович в бешенстве завопил:
