Воздушное путешествие продолжалось весь день и доставило немало хлопот. Когда прорезавшийся голубой солнечный луч нагревал лист, «самолет» поднимался к верхнему листу, и путникам угрожала участь быть стертыми между двумя листьями, как зерну между жерновами. Они спешили укрыться в гидростате. Когда же лист вплывал в очень густую тень, водород, заключенный в листе, сжимался и лист опускался, гидростат начинал скрести днищем по поверхности нижележащего листа, как пароход на мелководье. Иногда лист зацеплялся за другие листья. Приходилось освобождать его, отталкиваясь.
Только поздно вечером, в густые синие сумерки, лист-самолет покинул пределы бесконечного леса. Тюменев с нетерпением ожидал увидеть открытое небо, но его постигло разочарование. Откуда-то появились тучи и покрыли собою все небо. Стало почти темно и довольно прохладно. Неожиданно начался ливень. Легкий толчок известил о том, что намокший и охлажденный лист коснулся почвы.
— Вот только когда мы наконец опустились на планету по-настоящему! — воскликнул Тюменев. — Ну, еще раз здравствуй, Бета! Поздравляю вас, товарищи, с благополучным прибытием. Благодарю вас, капитан Савич. Самый опытный аэронавт не сделал бы лучшей посадки.
Савич не знал, обидеться ли ему или рассмеяться, и уже хотел сказать, что он тут ни при чем, но Тюменев не дал ему говорить.
— Банкеты устраивать некогда. Если мы сейчас же не освободим гидростат от листа, нас опять, как только потеплеет, поднимет на воздух и унесет. Кончим эту работу, сообщим на Землю последний отчет, и тогда спать, спать.
Савич, падая от усталости и засыпая, что-то рубил, поднимал, тянул, перекладывал, наконец свалился на койку и тотчас уснул.
А Тюменев еще ворочался некоторое время. Он думал о том, не являются ли необычные листья каучуконосами. Их сок напоминал каучук… Вот бы… такие растения на Землю…
И он уснул.
18. КАЛЕЙДОСКОП
Тюменев проснулся внезапно, словно его кто в бок ударил: засыпая, он внушил себе спать не более трех часов. Нельзя же проспать всю ночь и не увидеть звезд! Ночным небом нужно дорожить, тем более что Бета, проходя свой путь по орбите, скоро окажется между двумя солнцами, и тогда на четверть года прощай, ночное небо. Днем Бета будет освещаться Голубым солнцем, а ночью отворачиваться к Красному. Но эта «красная ночь» будет ярче голубого дня.
Не зажигая огня и стараясь не шуметь, чтобы не, разбудить спящих, — напрасная предосторожность! — Тюменев ощупью добрался до трапа. Гидростат лежал на боку, и по трапу пришлось лезть на четвереньках. Вот и пролом. Астроном вышел наружу.
В лицо ему пахнул свежий ночной воздух, наполненный крепчайшим запахом сена и неведомых горько-сладковатых ароматов. Тюменев взглянул на небо и вскрикнул, как человек, который увидел лицо друга после долгой разлуки: сначала удивился, как оно изменилось, потом, вглядевшись, начал находить старые, знакомые черты.
Все небо светилось, словно изумруд. В южной части оно было темнее и синее, в северной — чуть- чуть окрашено в розоватый цвет. Высоко в небе стояла фиолетовая луна.
Из-за горизонта всплывал огромный месяц. Верхний конец рога был тускло-красный, как раскаленное, но уже остывающее железо, нижний — сине-зеленоватый.
Созвездия были как будто те же и не те. Одни словно растянулись, другие сжались, и все немного сдвинулось со своих мест.
Старый астроном смотрел, смотрел и не мог наглядеться и не заметил, как наступило утро. Побледнело небо, выцвели звезды, померкли луна и месяц. На востоке небо налилось ярким голубым светом, и вдруг из-за горизонта поднялось ослепительное сапфировое солнце.
Тюменев посмотрел на свои руки, на гидростат — все было голубое, а тени лиловатые.
Но вдруг к голубому цвету начал примешиваться розовый, затем красный. Небосклон начал принимать фиолетовый оттенок. Из-за горизонта показалось второе солнце — Красное. От смешения голубых и красных лучей этих солнц и получался фиолетовый оттенок неба.
— Изумительно! Прекрасно! Бесподобно! — продолжал восхищаться Тюменев.
Жмуря глаза, к Тюменеву подошли Архимед и Савич.
— Это что такое? — воскликнул Архимед. — Как это понять? Глядите, дядюшка. Два солнца светят и греют вовсю, жара тропическая, а наш лист-самолет и не думает взлетать. Почему?
— Потому что он вянет. И сеном прелым от него пахнет, чувствуете? Я думаю, что и вчера мы опустились совсем не оттого, что лист намок и охладился, а потому, что он начал вянуть. Я смотрел на другие листья леса. Они ночью и не думали опускаться. Этот лист мы отрубили от стебля, он стал вянуть, эластичность и напружиненность его клеток ослабли, клетки стали дряблыми и начали пропускать водород, который легко разрывал гниющие ткани и выходил наружу. Вот, я думаю, и весь секрет.
— Дядюшка, простите меня, но сегодня я не склонен к научным анализам. Мне хочется просто любоваться красотами здешней природы. Вы, — какое удивительное освещение, — вы, дядюшка, с одной стороны сапфировый, а с другой — рубиновый. У Савича, смотрите, фиолетовые руки.
— Изумительно!
— Наши тени, заметьте, двойные: одна фиолетовая, другая зеленоватая. А поглядите на этот лес гигантских «водорослей». Странно, вчера его листья и наш лист-самолет казались мне бурыми, а сегодня они темно-вишневые.
— Кроме нашего умирающего листа, который стал темно-синим. Как быстро идет здесь процесс гниения.
— Помнится, вчера мы опустились на ровном месте, на пустой поляне, где не было ни травинки, а сейчас мы находимся среди цветов, — сказал Савич. — Неужели они выросли за одну ночь? А ведь каждый цветок больше меня ростом. И какие вычурные формы, какие яркие цвета.
— Ну вот, теперь вы сами восхищаетесь, а всю дорогу скулили, — проворчал Тюменев.
— Я и сейчас предпочел бы этой роскоши наш скромный ландыш, — ответил Савич и, вздохнув, прибавил: — От всей этой пестроты красок и яркости света у меня в глазах рябит и голова кружится.
— Смотри, Архимед, полюбуйся на ошибку Аркусова, — прервал Савича Тюменев, показывая на горизонт. — А снег-то на Бете все-таки есть. Хотя вершины и не белые, а бледно-фиолетовые, но блестят, как снег. То есть снег-то, наверно, белый, но освещен двойным солнцем и кажется фиолетовым. Сколько оттенков…
— Да, вижу. Но обратите внимание, дядюшка, ваш снег лежит не только на вершинах гор… если только это снег, в чем я очень сомневаюсь. Уж слишком ярко блестит. Да и не может быть снега у подошвы горы.
— Но если не снег, то что же?
Архимед пожал плечами и ответил:
— Не знаю. Я предпочел бы, чтобы они были сахарные или мучные. У нас осталось совсем мало продуктов.
— Да, неплохо было бы поймать пару хороших налимов или подстрелить пару уток, — сказал Савич. — Но, к сожалению, Бета не очень гостеприимная хозяйка.
— Попросту она не имеет этих вкусных вещей, — заступился за Бету Тюменев.
— Или же скрывает их, — заметил Архимед.
— Ну, может быть, растительный мир будет к нам добрее. — И Тюменев показал рукою на заросли цветов.
— Я сейчас пойду поищу в этом лесу цветов, — вызвался Савич, но не успел он отойти на несколько шагов, как исчез из виду, словно провалился.
Тюменев и Архимед окликнули его. Савич отозвался — его спокойный голос звучал совсем близко, но самого не было видно.
