Мифы финно-угров

и пиво лили к корням священных деревьев, раздавалось жертвенное мясо, а навар разбрызгивался в жертву божествам — покровителям скотоводства. Затем наступал черед яичницы и пирогов, развешанных на священном дереве, — молили богов о детях и домашней птице. Наконец, приступали к общему пиру. Шкуры, рога и копыта жертвенных животных сжигали на костре или зарывали в керемети.

Известно также описание молян у огромного дуба на косогоре: перед ним расстилались полотняные пологи, размещались яства и питье. Старейшины в белых одеяниях, указывая на яства, молили Керемета: «Белы ноги, Керемет, по лесу ходя, Керемет, по полю ходя, Керемет, мы тебя чтим, а ты нас оберегай». Затем кусочки трапезы зарывали в землю и складывали в дупло дуба, туда же клали монеты; к дубу женщины прикладывали холсты, которые приобретали целебную силу; из них шили и одеяния жрецов — озкс-атя.

Самым знаменитым священным урочищем был Султан-Керемет, почитавшийся и мордвой, и марийцами. Титул султана носили в средние века правители Казанского ханства. Мордва и марийцы, однако, устраивали в керемете моления осенью, во время календарных праздников, и поминали там погибших на войне. Название святилища превратилось в имя божества, созданного Шкаем в преданиях мокши.

Смерть и поминки: баня и свеча для предков

Отношение к умершим и предкам было очень сходным у всех поволжских финнов.

Странный на первый взгляд ритуал совершает самый старший в мордовском доме после смерти больного. Он берет нож, водит им по шее и груди покойного и машет им вокруг. Затем этот нож втыкают в лавку около умершего или в дверь дома, чтобы никто больше не умирал. Старейшина выступает здесь в роли «ангела смерти», как воплощающий смерть старик мордовского фольклора, который носил с собой нож и кувшин, наполненный кровью (как и марийский Азырен), и одновременно отгонял смерть, ибо нож и топор — обереги против злых духов. На кладбище в могилу бросали соскобленную с монет стружку в жертву Калмо-ава, «матери кладбища» (или кирди — его хозяйке), с приговором: «Вот тебе, Калмонь кирди, пуд меди, пуд серебра, прими хоронимого». Когда проводившие умершего в последний путь возвращались с кладбища, остававшаяся в доме женщина бросала к их ногам большой нож — отгоняла смерть. Возвращающиеся должны были переступить через нож, топор или пояс (воплощение жизненной силы).

На поминках умершего должен представлять кто-нибудь из старших родственников, одетых в одежду покойника. Он садится по левую сторону стола, где умерший испустил дух, принимает почести от живых и поминальную трапезу — целую гору блинов и баранины, которую складывают перед ним, а также вино и брагу. После застолья участники поминок валятся в ноги «умершему», испрашивая у него благословения, счастья в торговле, на дорогах, в доме, здоровья себе, детям и скоту. «Покойник» наставляет их на праведную жизнь. Затем совершался странный обряд вопрошания «покойника» о его нуждах: тот не нуждался ни в одежде, ни в пище — ему был нужен лес. Тогда его с почестями выносили на гумно, где втыкали в землю ветвь, которую «покойник» срубал, и его с «лесом» вновь вносили в избу. Там у ветки разжигали небольшой огонь, через который трижды проходили участники поминок: считалось, что в этом огне сгорала сама смерть, угрожавшая живым.

Ветвь как центральный символ обряда напоминает нам о Мировом древе, которое в погребальных церемониях исполняло роль дороги на тот свет.

Наконец, наступает время проводов «покойника» на кладбище: на телеге его везут к могиле, где обязательно усаживают вместе со всей изобильной поминальной пищей.

Предков приглашали с того света в баню и на поминальное пиршество во время календарных праздников, на зимние «святки» и весеннюю Страстную неделю, в Великий четверг. При этом живые старались помыться побыстрее, при этом приговаривая: «Раньше сорок и ворон, раньше змей и лягушек я искупаюсь».

Читатель уже знает, что сороки и вороны, и, тем более, змеи и лягушки — это «гады», хтонические существа, связанные с преисподней. Они и отождествлялись с предками — ведь они тоже были выходцами с того света (тона чи, или тона ши у мокши) и покоились в земле.

Перед поминками у мордвы, как и у марийцев, зажигают большую свечу. Старейшина приглашает предков на пир: «Прадеды, прабабки! Услышьте нас, стряхните с себя земную пыль (могильную землю), приходите к нам на праздник. На ваше имя мы блины пекли, брагу варили; соберите своих родных и приходите; может быть, между вас есть безродные, которых некому пригласить, вы их возьмите с собой, чтобы они не остались без праздника, у нас всего вдоволь — всем хватит, вот для отдыха место вам приготовили, после обеда отдыхайте тут… Благословите нас на хорошее житье, урожай, на размножение скота. Храните нас от всякого зла и на ходу, и при лежании, и при вставании. Против злодея поднимите свои руки, протяните свои правые полы» (правая сторона воплощала доброе начало, а левая — злое).

Как правило, среди поминающих находилась старая женщина, которая была наделена способностью видеть умерших: она сидит у порога и наблюдает за душами, которые приходят в дом. Потом она рассказывает о том, кто из умерших сидел за столом и о чем они разговаривали. За поминальным столом присутствовал и человек, изображающий последнего умершего и облаченный в его одежду. Во время трапезы он рассказывает о своей жизни и жизни всех родных на том свете: иной занимается извозом и держит хороших лошадей, иной совсем промотался, иной занимается пчеловодством, а другой пьянствует; кто-то из неженатых женился и взял себе красивую жену…

У мордвы был известен обычай хоронить девушку как невесту — в подвенечном уборе. При этом выбиралась ее «заместительница» среди подруг и ее «жених», а похоронная процессия сопровождалась не похоронными, а свадебными причитаниями. Вернувшихся после похорон родители умершей встречали, как вернувшихся с венчания: при входе в избу вернувшиеся пели и плясали, и лишь за поминальным столом начинались настоящие поминки.

После окончания поминальных торжеств перед заходом солнца провожали предков на кладбище, угощались в последний раз и говорили: «Ну, идите теперь, прадеды, прабабки на свои места. Где угодили вам, где нет — не пеняйте. Соберите и вновь умерших, они не найдут дороги. Ты, старший дед, сам постарайся».

Проклятые мертвецы

Проклятие, особенно родительское, было страшным наказанием в архаическом обществе, которое основывалось на почитании старших. Проклятие могло коснуться не только человека, но и животного — лошади, и даже одежды или обуви. Проклятый исчезал из мира, но не находил покоя на том свете и появлялся среди живых в полночь в виде человека-оборотня или животного, пугая всех вокруг. Самоубийцы и проклятые дети превращаются в злых духов болезней или лешачих — вирь-ав.

Страшная легенда сохранилась у мордвы о лихом атамане Стеньке Разине, который был казнен — умер неестественной смертью, и, значит, должен был превратиться в проклятого мертвеца. Он не умер, а лежит в лесу, в недоступном никому месте: атамана проклял Бог, земля его не принимает, Бог же не принимает его души. Он лежит на боку (как вампир у саамов) в каменистой земле (которая не может «быть пухом»). Только сядет солнце, как к нему собираются из леса змеи, лягушки, ящерицы и всякие гады и начинают его высасывать. С восходом солнца от него остаются душа да кости, все гады уползают, лишь один змей остается у его сердца и сосет день и ночь. Днем же на Стеньке вновь нарастает тело: так он и будет маяться до конца света.

Легенда о казачьем атамане напоминает другую — средневековую легенду о знаменитом короле бургундов, который был также захвачен в плен врагами — гуннами. Это был Гуннар, герой скандинавских песен о Нифлунгах-Нибелунгах. Гунны бросили его связанным в змеиный ров, но сестра успела положить герою арфу: пальцами ног тот принялся перебирать струны, усыпляя змей. Но злобная колдунья — мать самого Аттилы — превратилась в змею и убила героя своим ядом.

В мордовской сказке рассказывается, как мачеха-царица прокляла свою падчерицу, и та превратилась