Он был полон жизни, мой друг Олег. Счастлив, когда бродил по родным лесам, пил березовый сок, эликсир жизни, как он его называл. Счастлив, когда чувствовал рядом крепкое плечо товарища, а еще больше, когда сам подставлял другу свое плечо.
Среди многих талантов у Олега был один довольно редко встречающийся — умение изготовлять печати, подобные тем, какими пользовались в немецких оккупационных учреждениях. Делал он это с таким завидным мастерством, что подпольщики, отправляясь на очередное задание, добивались именно Олежкиной печати. Помогла она и мне на папиросной фабрике. Я раздобыл бланк справки. Олег за полчаса вырезал печать. Согласно справке я, Глушков И. И., находился в госпитале по причине ранения. Справка освобождала меня от воинской службы «до полного выздоровления».
С этим «документом» явился в отдел кадров фабрики. Начальник, бритый дядя в наглухо застегнутом френче, справку прочитал три раза и со словами: «Люди нам во как нужны!», — принял на работу.
Я стал набивать папиросы — генеральские, как говорили тогда. На третий день был уже на «ты» с одной хорошей, но чересчур доверчивой дивчиной из фабричной конторы. Стал захаживать к ней после смены. К концу недели в моих руках оказались копии накладных. Вроде бы нехитрое дело: куда, в каком количестве отправляются папиросы. Но во время войны эти сведения оказались ценными. С фабрики я ушел на «фронт», не вызвав ничьих подозрений. Меня даже снабдили на дорогу первосортными папиросами.
Раскуривая с наслаждением мой гостинец, Василий Степанович разобрал по косточкам операцию, похвалил за находчивость, а Олега — за талант…
— Василий Степанович, как погиб Олег? После войны наводил справки, сказали, что не вернулся с задания.
Василий Степанович вздохнул:
— Какой парень был, какой разведчик! Нет, слабости не допустил, погиб геройски. Выбросили его группу в Чехословакии. Их заметили еще в воздухе. Пытались захватить живыми. Группа отстреливалась до последнего патрона. Все погибли. Н-да, разведчику, кроме всего прочего, нужно еще и обыкновенное везение. Олегу не повезло.
Замолчал. Задумался. Почему-то вспомнил:
— А на соседней площадке готовили Зою, Зою Космодемьянскую.
СНОВА НА ЗЕМЛЕ ДРУЗЕЙ
Я давно мечтал об этой поездке. Правда, в 1964 году мы почти всей группой (Елизавета Вологодская — Комар, Алексей Шаповалов — Гроза и автор этих строк) впервые после войны побывали в Кракове по приглашению Президиума Рады Народовой города Кракова и Общества польско-советской дружбы.
Надолго запомнилась насыщенная волнующими, радостными событиями поездка. Выступления по радио, местному телевидению… Президиум Рады Народовой устроил в нашу честь прием. Имена членов группы «Голос» — это было для всех нас большой честью — навечно занесли в списки спасителей города. Рада Народова наградила членов группы «Голос» Золотым Знаком города Кракова. Годом раньше правительство народной Польши удостоило нас высшей военной награды — ордена «Виртути милитари».
Были и встречи с боевыми друзьями. Но уже тогда Юзеф Зайонц, Владислав Бохенек, Новаки, Герард Возница (Гардый), Тадеуш Грегорчик (Тадек) просили нас почаще и в неофициальной обстановке бывать на земле польской. Мои друзья несколько лет подряд приглашали меня с семьей «на лято»: «Гарантируем отличный отдых». Да и мне самому хотелось не спеша поездить, походить по памятным местам, маршрутами «Голоса».
В июле 1969 года я с женой Екатериной, 13-летним сыном Виктором отправился в Польшу. На пограничной станции в польском городе Пшемышль нас встретил бывший партизанский командир Тадеуш Грегорчик.
— Поедем ко мне в Жарки, — как о давно решенном сказал мой друг.
В Жарках, куда добрались глубокой ночью, нас ждал сюрприз. Несмотря на позднее время дом Тадека гудел, как улей. С самого вечера на встречу пришли десятки людей: бывшие партизаны, товарищи по оружию.
Тут моей Екатерине довелось познакомиться с польской «гжечностью» — врожденной вежливостью, особым, рыцарским тактом. Один за другим подходили к ней гости Тадека, знакомились с неизменным «цалую рончки» седоусые и молодые, хлеборобы и гурники. Чуть склонив головы, они выполняли весь церемониал с грациозностью, галантностью королей и принцев из добрых сказок. И во всем этом не было ничего театрального. «Гжечность» — деликатность, уважение к человеку, в частности к женщине (в этом мы не раз могли убедиться в музеях, у театральных касс, в магазинах, кафе и на трамвайных остановках), — прекрасная национальная черта польского народа.
Думается, только в Польше слово «пан» звучит так человечно, что с ним обращаются и к рабочему, и к члену правительства. А что уже говорить о внимательности и чуткости по отношению к женщине! Не случайно именно в социалистической Польше, кроме 8 Марта, существует и пользуется большой популярностью День матери: сыновья и дочери чествуют своих матерей — живых и умерших. В этот день депутат сейма, министр, академик и директор большого завода, гурник и металлург, отложив все свои, пусть даже очень важные и срочные дела, мчатся на поездах и машинах в горное или лесное село, где родились, чтобы припасть к морщинистой руке матери, пахнущей парным молоком, землей и травами.
…В Жарках веселились до утра. Воспоминания. Тосты. И снова воспоминания.
— А помнишь, какая это была радость, когда «с того света» появилась Ольга Совецка?
— А как мы вместе штурмовали Бабью Гуру?
По голосу, по интонации, по знакомому жесту узнаю хлопаков Тадека: Збышека, Янека.
А вот… Золотая корона волос. И такая сияющая, гордая, совершенная красота. Ошеломленный, гляжу в чуть улыбающиеся, озорные до дерзости, чем-то очень знакомые глаза. Ну, конечно, Геленка — связная Тадека. В октябре 1944 года ей было лет пятнадцать. Она замужем, имеет троих детей. Живет в Варшаве. Узнав о предстоящей встрече, бросила все дела и тоже приехала в Жарки.
Гелена первая запела, и все подхватили старую партизанскую песню.
«Однажды вечером, — рассказывала песня, — отправились мы в поле, чтобы сделать отличную работу: немцев разоружить и поляков вооружить, заслужить славу и честь».
Голос у Гелены теплый, грудной:
Не одна из присутствующих здесь женщин не дождалась своего милого с Подгале, с партизанских Бескид. И хоть песня заклинала «не лить слез», думается, не у меня одного щемило в груди и на сердце закипали слезы.
Чтобы как-то унять нахлынувшую грусть, Тадек стал вспоминать веселые партизанские скороговорки:
