Ехали-ехали, высадились, кругом местные, все в черной коже, экзоты.
Пошли на дно. Там сидят какие-то членистоногие (явно), скребут клешнями и торгуют китайской кожаной курткой. Куртка причем красного цвета.
Медуза потрогала, действительно кожа. Щупальца стали красные.
Брюхоногие загалдели:
— Девушка, в магазине это дороже! Берите, последняя!
Рыба решилась и померила куртку, оказалось дико велико, в итоге исчезла где-то в рукаве.
Медуза померила — тоже дико велико, долго болталась в районе третьей пуговицы, пока нашла выход.
Не купила.
Тогда эти раки выкинули на прилавок лампочку:
— Последняя, не прогадаете! — завопили они. — Гля, какое стекло, все отражается! Китайская!
Медуза потрогала лампочку, а сама все искала глазами подругу рыбу.
Членистоногие тоже забили тревогу и выкурили рыбу из кармана куртки, где она заблудилась.
Рыба стала красная как семга.
Домой, к морским огурцам, еле добрались.
По прибытии их встретила резиновая подошва:
— Ну и где вы были, такого цвета стали? — спросила она напрямик. — У красных, что ли?
— По-моему, да, — ответила рыба. — Там продавали все китайское.
— Уау! Да и я китайская! А живу как дура тут! — закричала подошва и сделала косые глазки.
Морские огурцы из вежливости тоже скривились.
— Вообще все в мире китайское! — продолжала резиновая подошва. — Кроме турецкого!
Морские огурцы перекосились еще больше.
29. Тридцатая ездка
Большой труженик, ас ночных полетов, мусоровоз по кличке «Салатница» сделал свою тридцатую ездку и отметил это дело на бензозаправке.
И подзадержался.
А что, небо голубое, теплый ветерок свистит и качает репейником, а ароматы земли! Пахнет мазутом, соляркой и девяносто пятым!
А промасленные тряпки лежат, на все готовые!
— Полковник! — заорал кто-то изнутри мусоровоза, из самого салона. — Народ беспокоится! Мы в трансе, елки! Че стоим? Мы свои срока отпахали!
— Ну ты, але, олигофрен! — поддержал орущего чей-то хриплый бас. — Ты там, в люле! У нас стрелка настафырена, мы с илдыма амдернямские! Давай чуй сымо-сымо! А то как закунявим по щам!
Мусоровоз вздохнул (что с них взять, ошкомёлки общества) и дал по газам.
Выехали на базу, к берегу моря.
И только Салатница приподнял салон, как началось!
Первыми сошли пустые пластиковые бутылки, а за ними и весь народ высыпал на волю.
Тут же начался всеобщий митинг под руководством драной подушки.
Она сказала речь обо всех обидах, о наступившей свободе, раззадорилась и рванула на груди наволочку, выпустив кучу перьев наружу, это и был салют.
Потом начались танцы с ветром, спортивные состязания на дальность поката, и груда перезрелых девушек-ананасов наблюдала за борьбой. Бомжи-помидоры покрикивали «оле-оле», а сильно загорелые бананы лежали тесно, как братва в сауне, щеголяя шрамами, вмятинами и мужскими размерами.
Мусоровоз подумал: «Вот — кому праздник это чистота и пустота, а кому такой гадюшник и всеобщее безобразие типа танцев».
И он уехал, одинокий путник, а отходы все балдели и гуляли неизвестно с какого подпрыгу.
Пуськи бятые
1. Пуськи бятые
Сяпала Калуша с калушатами по напушке и увазила Бутявку, и волит:
— Калушата, калушаточки, Бутявка!
Калушата присяпали и бутявку стрямкали. И подудонились.
А Калуша волит:
— Оее, оее! Бутявка-то некузявая!
Калушата Бутявку вычучили.
Бутявка вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.
А Калуша волит:
— Калушаточки, бутявок не трямкают, бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые. От бутявок дудонятся.
А Бутявка за напушкой волит:
— Калушата подудонились! Калушата подудонились! Зюмо некузявые! Пуськи бятые!
2. Бурлак
Сяпали Калуша с Помиком по напушке и увазили Ляпупу. А Ляпупа трямкала бутявку. А Калуша волит:
— Киси-Миси, Ляпупа!
А Ляпупа не киси и не миси, а трямкает бутявку. Полбутявки у Ляпупы в клямсах, полбутявки по бурды-сьям лепещется.
А Помик волит:
— Калуша, Ляпупы, трямкающие бутявок, не волят «киси-миси», а то бутявки из клямс вычучиваются.
А Калуша волит:
— А по клямсам? За некузявость?
И — бздым! — Ляпупу по клямсам.
Ляпупа разбызила клямсы и как заволит:
— Оее! Оее!
Бутявка из клямс Ляпупы вычучилась, вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.
А калуша волит:
— Киси-миси, Ляпупа!
А Ляпупа усяпала с напушки и за напушкой волит:
— Киси-миси, Помик! А Калушаточки-то не помиковичи!
А Помик волит:
