уволенного врача была основой всего!
Так что в результате лечения из клиники, изо всех этих бессонниц, из больничных простыней вышло на улицу в сопровождении мамы толстое и почти уже бесполезное существо, которое не могло смотреть на свет и не выносило резких звуков, не в силах было читать учебники, не говоря уже о том, что надо было сдать восемнадцать предметов! И эти постоянные слезы.
Но угроза остаться на второй год толкала действовать, и через полтора месяца Полина сдала все зачеты и экзамены, то есть наладилась ловить преподавателей с бумажкой из учебной части, чтобы сдать им задолженность, все превозмогла, научилась смотреть на свет и читать, что было делать! И даже написала курсовую работу, то есть все сдала, все восемнадцать предметов. К концу было совсем легко, педагоги ленились спрашивать по полной программе, когда принимали зачеты у себя на дому. Да и история бедной больной девочки всем была известна. Воспаление мозга! Это не шутки.
И вот Полина перешла на третий курс вместе с Аней, похудела, поехала на практику, причем как раз туда, где жил бывший муж, и ни разу не позвонила ему и не искала его! Вот это был настоящий перелом. Победа над собой.
А любимая подружка Аня на лето уехала с мамой на станцию Отдых, там отдохнула, и к осени девочки встретились на факультете с новостями: у Ани теперь была отдельная квартира, страшного дядьку отселили, хотя он упорно хотел остаться в своей берлоге, но их было двое с женой, и им отдельная жилплощадь по тогдашним законам не полагалась, тем более двухкомнатная. Так что семья Анечки радостно начала новую жизнь в четырнадцати метрах, а у Полины появился назойливый, как рыбка- прилипала, преданный, ревнивый друг, которого она вскоре должна была бросить, презреть и растоптать, чтобы полностью вылечиться и стать человеком. За Аней тоже бегали сразу двое, и она старалась, чтобы они друг друга не встречали.
Вот Полина и Аня, маленькие женщины, болтали и болтали, советовались и совместно размышляли над судьбами мира, решали, как быть и что говорить (смешное «А он что? А ты что?»), у них непрерывно шел разговор, где бы они ни сидели, — в библиотеке шепотом, в столовой громко, а то подсчитывали денежки и важно и трусливо входили в кафе в проезде Художественного театра, заказывали всегда одно и то же, блинчики с мясом, томатный сок и кофе! Как взрослые дамы! Как за границей! И все рассказывали друг другу.
Те события закончились, времена прошли, поехала нормальная жизнь, ужас больницы, смерти, ужас пьяных соседей миновал, память о том, кто кого бросил, тоже притаилась, ничто не вечно, и вылупились из скорлупы бедствий два пушистых существа, как-то миновали гибель и обрадовались тому, чему не привык радоваться нормальный человек: есть глаза, руки, ноги, есть свой угол, где никто не тронет, отсутствие несчастья и есть счастье.
Запомнить это.
Изменённое время
Странная, какая-то дикая история произошла со мной.
Начиная с того, что это были похороны. Мы, большая группа когдатошних однокурсников, хоронили нашего вундеркинда, мальчика, который пришел рано и ушел раньше всех, загадка.
Он теперь лежал в гробу молодым, худеньким как подросток, только что усы и бородка отличали его от привычного облика, усы и бородка, называемые «мефистофельскими».
Он при жизни всегда имел манеру хихикать, он как бы тайно, жалея и снисходя, но все-таки саркастически относился к нам, взрослому и идиотскому племени устаревших, застрявших во времени людей, он знал что-то (или нам это казалось с перепугу), чего уже нам было не узнать, он пришел к нам с большим опережением в возрасте, хоть это и парадоксально звучит, это ведь мы раньше родились. Но он, юнец, знал больше. Вроде бы и знал свою судьбу. Хихикал и торопился.
Точнее сказать: ему была дана фора! (Еще и вопрос, кем она была дана, но об этом тихо.)
Не то чтобы он был гостем из будущего — как известно, великие умы не есть порождение прогресса, они всегда возникали помимо времен.
Но все время это слово возникает в связи с ним: время.
Как он рос — да явно там, у себя в школе, среди сверстников и дворовых детей, особенно среди детей из своей среды (т. е. из дружественных и параллельных семей), он был некстати.
Он уже кончил школу, а они паслись в каком-то глубоком детстве жизни. Во втором, что ли, классе, страшно сказать.
О чем ему было с ними говорить, в какие игры играть — но и с нами, откровенно сказать, ему было тоже скучно.
Он заблудился в годах, короче говоря.
Его работы были настолько странными и непривычными для всех, что народ слегка чумел и не знал, с какой стороны к ним подойти, с какими, в частности, мерками (мерилами, говоря пышно, сообразно событию). К реальности все это не относилось никак!
Он открыл нечто не поддающееся использованию или даже вредное для человечества, во всяком случае сейчас, то есть ныне (пышно выражаясь). Ныне были все еще приняты иные мерила.
Он сам относился к этому хихикая.
Какие-то пересечения времен он соотнес между собой.
Он носил с собой свои выкладки, лично являлся с ними на заседания кафедры.
Как-то любил бывать на людях. Находил в этом кайф. Хихикал в обществе и заносил записи в походную VC (ву-цет).
Его, правда, сторонились. Люди справедливо опасались, что он смеется над ними.
Наш Леон трудолюбиво и лично распространял работы своего ученика повсеместно, распределял между светилами нашего института, которые светила валялись дома у себя на диване и печатали полторы страницы раз в шесть месяцев, такая существовала периодичность, не реже (и каждый раз это было событие в ранге полумирового).
Леон закидывал мефистовские труды в мировую сеть, сам признавая, что мало понимает в данных выкладках, однако ожидал, что все в мире, как всегда, рифмуется, идеи рождаются попарно в разных местах, и часто на явно безумную мысль находится другая такая же: недаром третья с конца проблема Вулворта была решена одновременно в Канберре и в академгородке Апатиты. С разницей в тридцать секунд. Наш апатитовский м.н.с. был первым, но поленился выйти в Сеть и свалил на радостях купить бутылку по такому случаю.
Все равно он опубликовался раньше на эти секунды. Так сказать, оказался чемпионом мира (полмиллиона долларов). Хорошо еще, что в его VC автоматически проставлялись даты. У некоторых наших и того не было.
Правда, чаще всего на такое открытие находится оппонент с четкими аргументами.
Однако Леон зря метался. Таковых конгениальных не нашлось. Все кривились и пожимали плечами. По всему миру.
Идеи нашего младенца невозможно было применить и в военных целях, несмотря на то что это ведомство серьезно относится даже к ведьмам. Пыхтя пытается употребить.
Мефисто, однако, продолжал жизнерадостно хихикать, потирал худые детские ручки и напрашивался на любую пьянку на любом этаже, в том числе его видели справлявшим день рождения уборщицы у нее в подсобке, и дело кончилось свальным грехом, как всегда у него. Ребенку нравилось это дело, и возраст и количество партнеров (и их пол) не играли роли. Радостно пристраивался.
А так все пусто, пусто было вокруг него. Человечество молчало, чаще всего стараясь не замечать, инстинктивно игнорируя неведомое, т. е. почитая его за бред.
Мефисто как бы писал ноты, как маленький ребенок иногда балуется — и ни один виртуоз
