— Пусть привыкают, бабушка у них была алкоголичка!
Доволен был и добавил:
— А мать ихняя проститутка. Так что лопай, не стесняйся.
— Спасибо на добром слове, не хочется.
— Ну я уйду, ты же всё доешь, я знаю, — слишком громко сказал Никита. — Опять у него сорвался голос. Что такое!
— Именно это я и сделаю, но только когда ты уйдешь.
— Ишь ты, она еще шуткует! Голос подает!
Как ни странно, Никита удалился довольно скоро, перед тем пригласив детей съесть еще по конфетке. Дети посмотрели на маму и замялись.
Никита сказал:
— А то не получите от меня на Новый год подарочка! Глебу велосипед, а Ане что? Ну что тебе, Аня?
Малютка сказала:
— Не жнаю.
— Тогда берите.
И они взяли еще по конфетке. В коробке осталось восемь штук.
Никита, как ни странно, не задержался. Зорко посмотрев на жену, он быстро оделся и сгинул.
Только за ним захлопнулась дверь, Леля поволокла детей в ванную и дала им выпить по литровой банке воды. Затем она вызвала у них рвоту и дала еще по пол-литра. Опять вызвала рвоту. Потом последовало теплое молоко.
Дети после экзекуции легли и заснули. Они были очень бледные. Пульс уреженный.
Надо было бы им поставить обоим капельницы. Срочно в больницу.
Леля быстро-быстро все конфеты высыпала в кулек и положила подальше под ванну. Коробку же сунула в помойку. Стала собирать документы в больницу.
Тут же вернулся муж.
Вошел, не снимая сапог, в большую комнату. Леля успела лечь на диван.
— Эй, тетка! — позвал он.
Она не ответила.
Он подобрался к ней и ледяными пальцами полез щупать ей шею. Леля дернулась и привстала.
Никита аж подпрыгнул:
— Ты че людей пугаешь!
— Ой, — застонала она, — я, кажется, подхватила кишечный грипп, ломает всю и тошнит.
— А дети?
— Дети давно спят.
Он и туда прокрался, вернулся и спросил:
— А что они так рано?
— У нас были малыши в гостях, устраивали елку. Наелись конфет и всяких вкусностей, перевозбудились, устали.
Не мог удержаться, съязвил:
— Наелись? Полные желудки? Это не есть хорошо. И с какого же праздника у тебя деньги завелись? Вечеринки устраиваешь?
Промолчала.
Ушел, копался на кухне. А, ищет свою коробку. Нашел, видно, в помойке пустую, явился и встал в дверях умиротворенный.
— Ну что, понравились конфетки? Фольги в ведре полно!
— Даже слишком, — ответила еле слышно Леля.
— Ну ты слон! Схавала всё!
— Да там всего восемь было.
— Ладно, я еще приду, — заторопился Никита. — Я тут недалеко.
— Где? — умирающим голосом спросила Леля.
— Тебе не все ли равно.
Он ушел, Леля встала, сняла телефонную трубку, гудка не было. Что-то он сделал, где-то надрезал телефонную проводку, не хочет, чтобы она кому-нибудь звонила.
Дети были живы.
Все-таки промывание им она сделала быстро и очень основательно, и молока выпили. Так что делать? Вызывать «скорую», но телефон не работает. Уж не хочет ли он дождаться, когда они умрут, не хочет ли спокойно вызвать милицию и «скорую», сдать трупы в морг и так далее?
У Никиты был вид абсолютно ненормальный. Белый лоб и как проведена черта ниже — лицо все красное.
Леля быстро задернула занавески, включила на полу настольную лампу, собрала все документы, деньги, родители заплатили за месяц только что, вещи закинула в старый рюкзак, валявшийся на антресолях, разбудила детей. Они были вялые, больные. Леля взяла конфеты из-под ванны, они уже начали таять, была опасность, что яд вытечет. Собрала в мусорном ведре первые попавшиеся чужие фантики, надела хирургические перчатки, каждую конфету быстро завернула в блестящую обертку, восемь штук, сунула их в пустую емкость с надписью «на сладкое» и поставила в морозильник, чтобы побыстрее охладилось, а Никитину коробку из мусора вынимать не стала.
Поневоле все предвидишь — что он опять полезет в помойку проверять…
Дети оделись, стояли дрожа. Был первый час ночи.
Вдруг заскрежетал ключ в дверях и ввалился Никита. Застал!
— Что это вы? — искренне удивился он.
— Нам очень плохо, а телефон не работает, «скорую» не можем вызвать… — еле откликнулась Леля. Она тряслась от ужаса.
— А, это мы мигом, сейчас. Пошли.
Спустились во двор, на улице он остановил какую-то случайную машину. Посадил их, сунул водителю деньги, сказал:
— Отвези в тридцать третью их.
Леля смотрела на него во все глаза — он обошел машину и явно запомнил номер.
Тронулись. Тридцать третья была для взрослых и славилась на всю Москву бессердечным отношением к бомжам. Туда свозили с трех вокзалов помирающих доходяг.
У тридцать третьей они вышли, Леля сказала мужику «Спасибо».
Тут же, только он уехал, нашла другую машину и велела ехать в детскую больницу. Леля там сказала, что везет детей из гостей и они отравились какими-то конфетами, и хотела предъявить пакет с конфетами — но только тут обнаружила, что забыла его в морозильнике. Фамилии детей она сказала другие. Документы обещала привезти завтра утром. Сказала, что сама врач, и назвала имя своего завотделением реанимации. Дети были в таком состоянии, что говорить почти не могли.
Леля сидела ночь в приемном покое, все равно деваться было некуда.
Утром ей сказали, что налицо какая-то очень сильная интоксикация, но вещество не определилось, вроде бы ничего такого в содержимом желудка не было.
Сердечная недостаточность, таков был диагноз у обоих ребят.
Дети лежали в реанимации под капельницами. Леля тут же пошла в отдел кадров, медсестрой ее не взяли, оформилась санитаркой куда сказали, в приемный покой. Триста квадратных метров пола мыть за одно дежурство плюс туалеты. Не было охотников на такую работу за эти деньги.
Зато пустили к детям.
Они оба были почти незаметны под простынями, выглядели плохо, на слова не отзывались, но были пока что живы.
Успела.
Вечером смоталась посмотреть, что с квартирой. Со двора было видно, что горит свет, тихо прокралась по лестнице, прижала ухо к двери, Никита что-то говорил, голос его приближался. Леля
