узких специалистов со знанием данного языка в Минкульте не оказалось. Посему они послали своего человечка проследить, что будет за автор.
Автор сидела и молчала, даже в антракте рта не раскрыла. Тихие эстонские зрители молча глотали слезы… Вытирая их со щек запросто, тыльной стороной ладоней.
Потом был банкет, стол накрыли афишами, автору преподнесли бутылку «Чинзано» (главный режиссер Калью Комиссаров купил в Испании, ого! Они уже ездили туда). И автор встал и исполнил на чистом эстонском языке запрещенный гимн старой Эстонии «Муи самаа» (когда-то, когда я была в университетском хоре, мы исполняли его на празднике песни в Риге). Все медленно и чинно встали и выслушали до конца. Никакой дружбы не возникло, хотя я однажды и сказала: «Мы одной крови, вы и я. Нас угнетают еще почище чем вас».
В гости по домам меня не звали.
Через год я приехала по их приглашению на фестиваль молодых режиссеров. Играли и «Чинзано». Так случилось, что ко мне специально приехала моя американская переводчица, театровед и специалист по Мейерхольду, Альма Лоу. Она посмотрела «Чинзано» и вечерним поездом уехала в Питер.
Я ничего не хочу сказать, но внезапно меня пригласили на пати в квартиру Матти Унта, завлита театра и писателя. И со мной как-то стали вроде бы дружить…
Я ничего не хочу сказать. Я их любила и вспоминаю о них с нежностью.
Глава следующая.
5. «Уроки музыки» Виктюка
В 1980 году наш спектакль «Уроки музыки», прошедший в клубе МГУ на ул. Герцена шесть раз, был запрещен ректором Московского университета Логуновым. А затем началась эпопея под названием «Как Ефремов победил Логунова».
Мало кто знает эту волшебную историю.
Никто, если честно говорить.
Когда Виктюк поставил мои «Уроки музыки» в ДК МГУ на ул. Герцена (теперь там храм), в Москве началась обычная театральная паника. Все стремились в университетский клуб, а Виктюк, как нарочно, установил зрительские места на сцене. Туда надо было пробираться по какой-то лестничке, затем рассаживаться на хрупких конструкциях. Мест было мало. Внизу зиял пустой зал. Для задавленных советских зрителей это было непереносимое переживание. Свобода вот она, рядом, четыреста мест — а мы жмемся. Особо отчаянные устраивались на выступах стен. Помню эти фигуры, держащиеся за какие-то балки…
Разумеется, у входа возникали скандальные ситуации и прямой мордобой. Пожилому пожарнику журналистка Г. заехала по скуле. Все знали, такое долго не протянет, и лезли напролом. На седьмой раз в коридоре клуба появилось объявление: «Экспериментальный спектакль «Уроки музыки» закрыть в связи с окончанием эксперимента».
Затем нас с Виктюком вызвали к ректору МГУ Логунову (кто-то из друзей театра постарался). С нами пошли в бой Ефремов и Арбузов (с моей стороны) и главный редактор журнала «Искусство кино» Сурков (со стороны режиссера). Типа «дорогу женихову брату».
Что это была за феерия! Логунов смотрел и никак не мог насмотреться на Олега Ефремова. Сурков говорил опасные, почти антисоветские речи. Арбузов мудро молчал и производил могучее впечатление. Он не верил в победу. Меня вообще не спрашивали.
Университетский чиновник, шепелявый и лысый, пятнисто-розовый, какой-то шелудивый под ярким солнечным лучом из пыльного огромного окна, выступил довольно зверски:
— А вот вы, Олег Николаевич, почему бы вам не пофтавить «Уроки мувыки» у фебя в театре? Раф вы говорите, ффто это такое необыкновенное фобытие? А?
Он фыркал при разговоре. Фонтанчики слюны били из его рта и сверкали на солнце.
Ефремов ответил, что речь идет не о пьесе, а о режиссерском решении спектакля. Это главное. Спектакль как целостное решение, где все компоненты и т. д., это уже готовое произведение. И нет смысла его делать на другой сцене и другими средствами.
Ни к селу ни к городу Логунов, который до тех пор молча любовался Ефремовым, вдруг выступил:
— А я приехал в Протвино, а вы как раз оттуда уехали… А то бы встретились!..
Все помолчали, ошарашенные такой репликой.
Сурков очнулся и сказал, что они здесь нарушают постановления ЦК о работе с молодежью! (Жуткая крамола по тем временам, обвинение из разряда серьезных.)
— Надо читать эти постановления вам, вам, которые именно что работают с молодежью, — заявил Сурков.
Шепелявый, прыская слюной в контражуре (он сидел на фоне окна, прямо напротив меня), опять- таки победил:
— Че мне их читать, я их лично фам пифу. Мои пофтановления!
Мы возвращались из университета подавленные. Всё.
Мой Арбузик зорко и печально глядел вперед. Ефремов был невозмутим. Мало, что ли, его унижали и ставили на место.
Я, вспоминая, как косноязычный дядя пускал слюну, все еще смеялась.
А потом было очень тяжело.
Человеку, которого лишили свободы, можно утешаться тем, как смешно говорят тюремщики. Как они нагло врут.
Но этого хватает ненадолго.
Однако через некоторое время, в ноябре, Ефремов вдруг мне позвонил:
— Тут была у нас отчетная московская партконференция, — сообщил он.
— Да, я читала.
Это был великий ежегодный московский съезд всех партийных чинов. Надо было стать делегатом конференции! За такую честь сражались. Олег Ефремов им, разумеется, безо всякого усилия был. И слегка гордился этим. «У НАС отчетная конференция».
— Так вот (продолжал Ефремов). Ко мне подошел Логунов с тем своим человеком.
— Да ну!!!
(Разумеется, Логунов увидел на партконференции великого Ефремова, обалдел и, взявши под ручку своего слюнявого помощника, чтобы быть посмелее, подкатил к нему с разговором.)
Короче, они ему сказали, что, конечно, ни о каком «фпектакле» в МГУ и речи быть не может. Секундант ректора выразился в том смысле, что «универфитет» не может быть в конфронтации к «правительфтву».
(Ни больше ни меньше.)
Но что, дескать, эти ваши актеры и режиссер с автором и со своими «Уроками музыки» могут убираться на все четыре стороны и играть в другом каком-нибудь месте подальше.
— Это серьезно? — ахнула я.
Ефремов ответил:
— Я тоже этим интересовался. Но у них нет ни одной непродуманной фразы. Так, скорее всего, решили в верхах.
Я засмеялась от счастья и тут же позвонила своему дорогому режиссеру.
Очень скоро Виктюк нашел ДК «Москворечье», где директорша была согласна нас пустить.
И мы играли до лета 1980 года.
Рома Виктюк был моим очень хорошим другом. Я просыпалась часто от его звонка. Он бодро восклицал:
— Гениальная!!!
Я откликалась:
