лет, и он нас бил ногами.
— А мы его сдадим в детский сад, отведем на улицу, а сами раз и в троллейбус.
— Жалко, — сказала Рита.
— Жалко тебе? Он ведь нас выгонит.
— Нет, это не дело, — подумав, сказала Рита.
— А убить его?
— Нет, убить мы не сможем.
— А нож к горлу?
— Дура ты, Лизка.
— Я его убью! — воскликнула Лиза.
— Да кто тебе разрешит? Убивать нельзя.
— Он агрессор.
— Он агрессор, да. Но ты видишь, ему негде жить, негде спать. Видишь?!
— Ты всегда всех жалеешь, кроме меня. Ты можешь себе представить, если мы уйдем, он сюда нас больше не пустит? — сказала Лиза. — Вставит новый замок. А если мы его сейчас как-то выгоним, он взломает дверь в наше отсутствие.
— Слушай, давай я оденусь бабушкой, а ты меня как будто приведешь, сказала Рита.
— А как?
— Сейчас.
Рита лихорадочно стала одеваться во все старушечье. На руки надела перчатку и варежку. На нос очки. Лицо она натерла разведенной мукой, так что мука на лице засохла полосками и складками. А сверху нарисовала карандашом морщины. Пока они возились, в соседней комнате храп захлебнулся и голос афериста сказал: «А? Что? Не понял». Рита взяла в руки свою клюку. И они с Лизой пошли в прихожую. Стукнули там дверью, и Лиза сказала тихо, но внятно:
— Бабушка, мы тебя вызвали, потому что какой-то человек хочет у тебя здесь поселиться.
— Какие глупости! — хрипло, басом закричала Рита и замахала клюкой. — Где он?
Лиза подвела ее к диванчику, на котором лежал еще не проснувшийся хорошенько мужчина в расстегнутом пиджаке.
— Бабусь, — хрипло сказал он и откашлялся.
Рита палкой быстро стукнула его по голове и закричала:
— Милиция, милиция! Подозрительный элемент из тюрьмы.
Схватившись за голову, мужчина сел на диван, а Рита слегка стукнула его еще раз палкой по голове.
— Беги, Лиза, открывай дверь на лестницу. Пусть соседи вызывают милицию.
Лиза, как ветер, помчалась и стала стучать в собственную дверь. Мужчина задумчиво встал, зевнул, взял в руки туфли и в одних носках выбежал на лестницу, мимо Лизы. Сказал: «простите» — и как был, в носках, без лифта, быстро ссыпался вниз по лестнице.
Лиза с торжеством захлопнула дверь. Сестры кинулись обниматься. Потом Рита сказала:
— Нам нужна мама.
— Или бабушка, — откликнулась Лиза.
— Генриховна! — воскликнули обе.
Сестры быстро собрались — был уже белый день — и тронулись в путь. Они решили предложить Генриховне пожить у них. Тем более что у нее была швейная машина.
Они постучали в дверь Генриховны и не получили никакого ответа. Они долго стояли под дверью, барабаня кулаками и пятками, пока снизу не поднялась женщина с очень злым лицом.
— Вы что тут колотите, отравы?
— Извините ради Бога, — ясным голоском сказала Рита. — Мы пришли навещать больную, а что-то случилось.
— Что стучать, как психи? — успокаиваясь, сказала соседка. Она поднялась и позвонила в дверь рядом. Тут же открылась на цепочку дверь. В щели был чье-то большое сморщенное ухо.
— Дядя Сеня, — сказала женщина, — а чего с этой, из десятой?
— А че?
— Не открывает она. Милицию вызвать?
— Не знаю, — отвечал дядя Сеня, гремя цепочкой и открывая дверь пошире. Он предстал во всей своей красе: в голубой майке, в шапке-ушанке ушами вверх, тесемками вниз, в голубых кальсонах и бритый, но недели две назад.
— Ты чего? — спросила соседка.
— Болею, — отвечал дядя Сеня.
— Во, лучше с соседями жить, чем так, одной... Раз — и все.
— А соседи сдадут в богадельню, — отвечал дядя Сеня, весь в пуху, видно, спал на подушке.
— Ну, — сказала соседка. — Я пошла. У меня Володька спит, а эти как зачали колотить... Вы, девочки, сами кто?
— Мы ее родственники, — соврала скорая на такие дела Лиза.
— Но не прямые, — поправила ее Рита.
— А, ну что ж теперь.
А за спиной дяди Сени встала толстая бабушка, босая и с тряпкой в руках.
— Это про что разговор?
— А из десятой... Не открывает какой день...
— Вчера мы у нее были, все было в порядке, — опять соврала Лиза.
— А, ну в магазин побежала, — зевнул дядя Сеня и захлопнул дверь, наложивши затем цепочку.
Девочки вышли и сели во дворе ждать. Идти домой было страшно: а вдруг там на лестнице сидит этот рыжий мужчина и хочет их побить.
Тем временем подошел вечер. Было все еще светло, но в окнах зажигались огни. Бегали и кричали опьяненные свободой дети, отработавшие свой день в детском саду. Звучала музыка. Мимо ходили люди, но Генриховны не было. Может, ей стало плохо на улице, и ей вызвали «Скорую»? Девочки сидели очень долго, до полуночи, потом поплелись домой. На лестнице никого не было. Девочки быстро отперли дверь и скрылись у себя в квартире. «Слава тебе, Господи!» воскликнули обе старушки в восторге. Приняли душ. Съели борщ с хлебом и выпили горячей воды. «О счастье. Дома, дома!»
Ночью Лиза во сне плакала. А Рита не спала и с тоской думала о Генриховне. За этот день у нее душа изболелась об этой чужой, посторонней старушке! Она вспомнила ее деликатность, спокойствие, тактичность даже по отношению к Чумке и Холере. Чумка и Холера часто консультировались у Генриховны насчет болезней. Но Генриховна была врачом для самых маленьких, микропедиатром, то есть она была специалистом по детям в возрасте до одного месяца. И потому очень часто она просто сочувствовала, а рецептов не давала. А старая Лиза всегда вмешивалась и давала точные подробные советы, как что лечить. Лиза обожала лечить. «В сущности, — думала Рита, — Лиза спасла меня от смерти». Рита встала и, как это делала мама, подула на Лизин лобик. Лиза вздохнула и перестала скулить.
Утром девочки были опять у дверей Генриховны. Они позвонили. Прошло много времени, и в глубине квартиры что-то стукнуло и тяжело задвигалось. Прошло полчаса. Генриховна открыла им дверь, сидя на полу.
— Ой, здравствуйте, — залопотали девочки. — Где же вы были, мы к вам приходили.
Генриховна задумчиво смотрела на них с пола, опираясь на руку.
— Вам было плохо? Мы как чувствовали. Вы помните? Мы девочки из сквера. Вы нас поили чаем.
Генриховна кивнула.
— Мы забеспокоились и вот пришли. Как вы себя чувствуете?
Генриховна открыла рот, но ничего не сказала.
— Вы не можете говорить?
Генриховна вдруг заплакала. Она сидела на полу и лила слезы.
— Вам надо в больницу, — сказала Рита. Они вдвоем втащили Генриховну в комнату. В комнате был перевернут стул и на полулежал разбитый стакан в луже.
