часы.
А она ему сказала:
— Я всегда считала, что ты призрак, что ты бог моря. Что на твое лицо невозможно смотреть.
При этом, разумеется, она глядела из-за его плеча в море.
— Ну, все не так просто, — отвечал он. — Мне же нагадали, что я встречу тебя в семь часов, а мы ведь тогда встретились в одиннадцать! И я не поверил.
— На твоих часах-то было всегда семь, — заметила Ая.
— А я и не подумал! — радостно ответил он. — Молодой дурак был. Ну все равно. Теперь вот предсказание сбылось!
— А тебе не предсказали, что нашей дочери исполнилось уже десять лет?
И тут он как окаменел, взрослый мужчина. Хорошо не заплакал. Ая знала, что многие холостяки боятся детей.
Он даже отстранился.
— Ты нас познакомишь? — наконец спросил он.
— Возможно, — с достоинством ответила Ая. — Но сейчас я буду занята. У меня работа.
И он сидел на камнях, ожидая, пока она соберет свои палочки, дощечки и шероховатые морские стекла.
— Я уже несколько дней за тобой слежу, — вдруг сказал он. — И я думал, что как жалко, что твоя дочка это не моя дочка. Я боялся встретить твоего мужа. Я разобрал свои старые часы и подложил стекло и стрелки на твое постоянное место на пляже. И я в первый раз за одиннадцать лет пришел на море в семь утра. Я ведь давно уже ни во что не верю — с молодости, с тех пор как ты пропала. Твой муж —…
— Мой муж! — величаво произнесла маленькая Ая. — Мой муж сидит на камне, пока я работаю тут. А мог бы мне помочь. Вон ту корягу возьми?
Тем же вечером она отвела дочку наверх, к святой Эуфимии. Девочка шла между матерью и отцом, крепко держа их за руки. Она шла между мамой и папой впервые в жизни и почти не спотыкалась.
Вверху, в храме, она сразу же подошла к саркофагу и внезапно сделала то, что делали до нее вереницы невест многие столетия — она погладила огромный камень своей маленькой рукой. Откуда-то ей было все известно.
— Не рано ли? — спросил Микки. Он теперь панически боялся за дочь.
— Папа, — отвечала она, — папа, ты не знаешь, мама знает, папа, еще с первого класса за мной, папа, бегает один мальчик.
— Еще чего, — сказал Микки. — Что мне теперь, с ружьем вокруг нашего дома ходить?
И мама с дочкой от неожиданности засмеялись.
Ребенок Тамары
Почему его никто не хочет приглашать?
А кому хочется слушать такое в домофон: «После того как вы откажетесь от элементарной порядочности, все остальное пойдет уже легко, алле!»
Потому что он так настрадался, так иссох в одиночестве и безобразии (зубы выпали кроме одного, как у бабушки Яги) — что в любом доме, забыв обо всем на свете и мелькая этим своим единственным зубом в пасти (внизу), он буквально вопиет и прокламирует, говорит и говорит, пища брызжет изо рта и даже валится комьями.
Он говорит вещи важнейшие, умные и интересные, почерпнутые в ежедневном собеседовании (молчаливом) со старыми авторами, сидя по библиотекам, но все слушатели, буде он попал все же в гости, как-то смущаются и отводят глазки.
Того и гляди он плюнет в морду, причем невольно! Ибо ему и поесть хочется, и поговорить тоже надо срочно.
Он выражается так:
— Пожрать в кои-то веки кипяченого!
Он торопится. Плоды размышлений так и прыщут на слушателей.
— Для вас заперты двери желанной обители, цитата! — безо всякой связи возглашает он. — Как для меня, например.
То есть полон мыслями, не всегда открытыми для других, и так торопится, что не объясняет, некогда!
Этому сидящему в уюте простому быдлу.
Еще бы, он в своих правах, он эрудит, год за годом он таскается в читалки-курилки, исследует материалы полноправно как все (когда у человека нет денег, у него есть время!), валит тома на свой стол, ищет-рыщет.
Собственно, он не просто так роется. Он составляет там что-то нечто, вроде библиографии какого-то забытого полуавтора, некоторый перечень его опубликованных трудов. (Плохо что нет компьютера нашкрябать.) Трудов у его героя мало, тем более, новооткрытых, они на вес золота. Попутно он роет всю историю взаимоотношений неведомого творца с его современниками, воссоздает и т. п.
А уж полемика, споры столетней свежести, факты и ответные фельетоны — это вообще целые романы при участии (промежду прочим) исторически прославленных блудниц и козлоногих друг с другом партнеров.
Он с этим будет иметь успех явно! Пара знаменитых имен, и всё, слушатели повесят свои уши на гвоздь внимания!
Он рассчитывает на помощь зарубежных фондов университетов. Это всеобщая легенда, такие фонды. Вроде божества с небес, деус экс махина.
Он, однако, пока только по библиотечным курилкам выступает, причем имеется некоторое неудобство — у него нету ничего своего, приходит с голыми губами, без папироски, и отсюда хихиканье, натужность в общении, как будто всеми своими речами он просто предваряет будущую как бы между делом просьбу. Можно позаимствовать вашу закурить, а то настолько есть нечего, что буквально остался без потолка над головой!
А говорит он общеизвестные парадоксы — симулянтами, вещает он, полны кладбища, и Бог не имеет отношения к религии, и единственное, к чему стремятся все политики, это переизбрание, сигаретку попрошу?
Такие же речи он носит и в гости, в очень редкие гости (не зовут, он сам приходит, буквально стоит у подъезда и беззубо, умильно просится в домофон, я тут пролетая над вашей территорией, можно к вам?).
А секрет в том, что его боятся, вдруг да начнет оставаться (любимая фраза женщин: «Чувствую, он начинает оставаться»).
Тем более он старый. Что не мешает ему вдруг явиться и в тот же домофон жалко заявить: «Пусти, потрогай, как у меня стоит!» И, после паузы, опять крикнуть: «Жизнь коротка, но ожидание ответа бесконечно, алле!»
Кто же ему откроет ради таких аргументов?
А тем более после его ночевки надо все стирать и перебивать диван до пружин, если честно.
Вообще у него есть какая-то конурка, но затопленная, на полу вода, потолка нет, обвал. Унитаз свернут под корень. Запах! По стене течет. А хозяин после развода и разъезда с семьей (выделили ему такое жилье, сволочи!) способен только читать, нашел приют в библиотеках. Носит с собой хлеб, пьет из- под крана, в библиотечном буфете может подъесть за ушедшими остатки. Блюдолиз, изволите видеть. Брошен, брошен женой и в ссоре с детьми. Тоскует по вареному и, получивши пенсию, сразу покупает горячее — сосиску или (мечта жизни) два, а то и три гамбургера. Не умеет управляться с деньгами!
С пенсии он немедленно (это торжество совести!) раздает долги, оставаясь ни с чем, но это еще одна отмычка, такое парадное возвращение долга — ни больше ни меньше как прямой повод для «пролетая над вашей территорией». Я к вам забегу отдать денежку — поесть то бишь.
