Петр Петрович начал перечислять книги из списка, который я уже знал наизусть.
— Это я уже читал, — отвечал я.
— Читал!
— Читал!
— И эту тоже…
Оказалось, что весь список я уже прочел.
— А нельзя ли что-нибудь не из списка? — спросил я.
В голосе моем было такое сильное желание, что Петр Петрович впервые поднял лицо от бумаг и с интересом посмотрел на меня. И вдруг я увидел, что глаза у него голубые, совсем не старые и что они улыбаются.
— Так, значит, ты много читаешь? — спросил он меня. — Тебе нравится читать?
— Еще бы! — выдохнул я.
— А что ты хочешь?
— Не знаю… Вы мне скажите, что интереснее.
— Сегодня пятница… Ты завтра уйдешь домой? — спросил он, снова не глядя на меня.
— Нет… я… мать… — Мне не хотелось говорить, что я почти всегда остаюсь на воскресенье в интернате. — В общем, в эту субботу я останусь…
Он снова поднял на меня свои ясные голубые глаза. Он понял мое замешательство.
— Тогда приходи в библиотеку… Потолкуем.
Я едва дождался следующего дня. После завтрака я поднялся в библиотеку и толкнул дверь, но она была заперта. «Приду позже», — подумал я, но тут дверь открылась, на пороге стоял Петр Петрович и хитро улыбался мне, как заговорщик.
— Ну, заходи, — пригласил он, когда я поздоровался.
Я вошел, он снова запер дверь на ключ и откинул подъемную доску прилавка. Я впервые почувствовал себя не рядовым читателем, одним из многих, но хозяином Дворца Книги. Стеллажи уходили в глубину помещения тесными рядами, снизу доверху уставленные томами разного цвета, разной толщины и разных форматов. Между стеллажами было почти совсем темно. Вдалеке у стены стоял письменный стол, заваленный растрепанными книгами, и горела настольная лампа со стеклянным зеленым абажуром. К этому столу привел меня Петр Петрович.
— Ты быстро читаешь, — сказал он, когда я сел. — И ты хорошо помнишь то, что прочел?
— Спросите меня! — вскочил я. — Что хотите! Например, «Как закалялась сталь». Я все помню!
— Нет, зачем же… Если ты говоришь, этого достаточно, — сказал он каким-то скучным голосом. Мне показалось, что мой ответ его разочаровал. — И что же ты хочешь прочитать?
— Не знаю… Вы все эти книги читали? — спросил я.
— Ну, не все. Многие, — ответил Петр Петрович. — Некоторые не стоит и читать.
— Почему?
— Ну, есть книги только для определенных специалистов. А другие просто неинтересные, неталантливые.
«Зачем же их печатают?» — подумал я, но ничего не сказал.
— Пойдем-ка походим, — предложил Петр Петрович. — Ты знаешь, что если обойти все стеллажи, каждый с двух сторон, тут будет не меньше километра?
Эта цифра удивила меня, но в тот день мы осмотрели всего четыре полки, а взял я только одну книгу — «Собака Баскервилей» Конан Дойла. Зато мы два часа просидели в библиотеке, и Петр Петрович рассказывал мне о русских писателях, о Пушкине, Лермонтове, Гоголе, об их жизни и судьбе. Он рассказывал совсем не так, как учительница на уроках. Она всегда старалась втолковать нам задание, заставить запомнить то, что полагается знать. Петр Петрович говорил со мной так, будто мне все это самому известно без него, и ему только хочется обсудить со мной свои мысли. В этот день больше всего я запомнил, что эти писатели прожили очень недолго, но каждый из них написал так много, что другим хватило бы на целую длинную жизнь.
— Кто знает, какова была бы русская литература, если б эти трое прожили лет до семидесяти… — сказал он, когда мне пришло время идти на обед. — Подумать только: всего трое — три человека из целой нации!..
Я прочел книгу за три дня, а потом неделю рассказывал ее вечерами в палате. Этот рассказ произвел на всех особое впечатление. Вообще, это была незабываемая радость чтения никем не навязанной, свободно выбранной книги.
В эти же дни со мной произошла совсем другая история. После уроков мы вчетвером играли на баскетбольной площадке. Конечно, мы не играли в баскетбол по-настоящему, но бегали с мячом и кидали его в сетку. Я помню, как радостно билось сердце, когда точно посланный мяч, ударив по щиту, падал в сетку и, слегка задержавшись внутри, словно выпутываясь, вдруг проваливался вниз, с глухим пневматическим звуком ударяя в асфальт площадки. Мы кидались к нему вчетвером, кто скорее сумеет его захватить.
Но тут на площадке появились двое старшеклассников.
— А ну, вали отсюда, шкеты! — сказал один из них, длинный веснушчатый парень из девятого «А». — Дорогу взрослым!
Это было несправедливо. Настоящий баскетбол был в школе, в спортивном зале, а на этой площадке мог тренироваться кто хотел.
— Оставайтесь, ребята, — сказал я своим. — Если они действительно взрослые, они должны нам уступить. Мы здесь были первые.
— Смотри, разговаривает! — удивился длинный. — Тебя кто разговаривать научил?
Второй разбежался, лихо бросил свой мяч прямо в сетку и не попал.
— В общем, проваливайте, — повторил длинный и направился ко мне. — Ну-ка, дай мне мяч!
— Попробуй возьми, — ответил я тихо. Мяч был наш собственный, мы за него расписались. Я не боялся, хотя ему было семнадцать лет, а мне тогда только девять. В школе нас учили не только спорту. Вернее, не только его классическим видам. Одной из главных дисциплин с первых дней учебы была борьба самбо, особенно ее боевые приемы. Мы тогда еще не догадывались, кого из нас готовили, но к концу третьего класса каждый из нас должен был знать основные болевые точки человеческого тела, его уязвимые места.
— Человека можно убить голыми руками! Его можно парализовать одним пальцем, если знать, куда ударить, — говорил нам на занятиях инструктор. И добавлял, усмехнувшись: — Если, конечно, он даст к себе настолько приблизиться…
Каждое утро, пробегая по длинному двадцатиметровому коридору от спальни до умывальника, еще даже не почистив зубы, мы работали с развешанными по стенам плакатами, каждый из которых схематически изображал человека с его сухожилиями, мышцами и главными органами. В разных местах тела были нарисованы кружки, в которые мы должны были не раздумывая ткнуть пальцем. К этим кружкам было подведено электричество, и при касании каждого из них на плакате загоралась лампочка: синяя лампочка значила, что твой человек на плакате временно потерял память, зеленая означала паралич, красная — кардинальное решение, как наши инструкторы ласково называли убийство. Благодаря нашим ежедневным тренировкам я знал наизусть все болевые точки и владел многими приемами. Поэтому я не боялся стычек даже с теми, кто сильнее меня.
Длинный старшеклассник приблизился и дал мне легкого пинка ногой, но тут же был опрокинут на землю. Я схватил его ногу, резко повернул и дернул на себя. Конечно, их учили тому же, что и нас. Их учили гораздо дольше, чем нас, и они наверняка владели теми же приемами и многими другими. Просто он не ожидал и всерьез разозлился.
Вскочив на ноги, он бросился вперед. Было понятно, что мне с ним не справиться. Через минуту я уже лежал на земле, и он пытался схватить меня за горло. И тут я перехватил его руку и бульдожьей хваткой вцепился в нее зубами. Он пытался вырваться, схватил меня за шею второй рукой, приподнял над землей и начал душить. Я все сильней сжимал зубы. В этот момент меня можно было убить, но я не разжал бы челюсти. По руке текла кровь, боль была невыносимой.
— Все! Хватит! — закричал длинный. — Ты что, бешеный? Отпусти, я тебя не трону!
