Белокурая красавица истерически захохотала, потом бросилась на старика… но отлетела, упала. Я понял, это барьер, он все еще действует. А пока он действует, с проклятущим колдуном ни хрена не сотворишь. От злобы на него меня аж перекорежило. А у самого слюнки потекли — такие бабцы не часто мне попадались, прямо скажу, такой раскрасавицы вообще не было: голенькая стоит, беззащитная, влекущая, лунный свет на грудях играет, на бедрах, губки пухленькие, кожа шелковистая. Сам чую, как меня трясти начинает, тянет к ней, влечет. Живая, горячая, прекраснейшая плоть! Безумное наслаждение! Я буду упиваться ей, рвать ее, терзать… и нежить.
— А ну-ка, Лолочка, встань-ка на четвереньки, как и подобает такой суке как ты! — очень тихо и очень ехидно проговорил старикашка.
— Нет! — пронзительно выкрикнула она.
— Встань, сука! Ты предала меня, и ты поплатишься за это.
— Нет, никогда!
— На четвереньки!
— Я не могу… я не хочу…
Но воля колдуна была сильнее. Прекрасную женщину будто изнутри скрючило, согнуло, вывернуло, выгнуло. И это еще больше распалило меня — жертва! Это сладострастная жертва! Сейчас я наброшусь на нее! И плевать мне, что она там будет чувствовать! Ее еще наверняка не любили мертвяки! Ха-ха! Ее еще никогда не грели трупы! Я сделал шаг к ней, разгораясь все больше, роняя черную слюну…
— Нет! — она визжала как истеричка.
Но это только придавало мне сил, разжигало меня. Я уже ощущал в своих разлагающихся скрюченных пальцах ее тугие, большие груди, ее пышные бедра. Она уже трепетала в моих тяжких объятиях, дрожала, не смея вырваться. И тогда прозвучал голос старикашки:
— Смелее, раб!
Это как-то сразу охладило меня. Раб! Я во всем раб! И сейчас я только исполняю его волю, забыв про все, забыв, что мне никогда не выбраться из адовых пропастей, ежели я… Нет! Я оттолкнул красавицу от себя, грубо, зло, по-звериному — она полетела в листву прямо личиком своим чудным. Тихая и покорная.
— Это еще что?! — взревел колдун.
И меня прожгло такой внутренней болью, что все прежнее можно было лишь за щекотку принять. Меня подбросило над землей, трахнуло об нее и снова прожгло.
— Иди к ней! — шипел старикашка. — Рви ее! Терзай! Насилуй! Это я тебе приказываю, твой хозяин и бог!
Неимоверная злоба вывернула меня наизнанку. Бог?! Эта гнусная тварь, этот каббалист-сатанист, жидяра поганый — называет себя богом! Я бросился на него. И вновь напоролся на ледяной колючий барьер, расшибся в кровь.
— Иди к ней, раб!
Злая сила потащила меня к несчастной… Ах, как призывно был изогнут ее стан, как белели во тьме манящие бедра, подрагивали сулящие блаженство груди, это было неодолимо. Надо только подчиниться. Надо!
— Уйди от меня! — прошипела красавица через силу, она снова приподнялась на четвереньки, выгнулась.
Старикашка злорадно потирал ручонки на своем трухлявом пне, слюна текла по его пористому подбородку, пейсы тряслись, выпученные глазища горели дьявольским огнем.
Нет! Ни-за-что! Пусть он убьет меня! Пускай! Я должен терпеть! Как тогда в камере! Ах, как пытал меня бритый ублюдок! Но ведь я вытерпел — и дьявольские твари отступились, я сделал тогда первый шаг к выходу, первый… А сейчас я сделаю второй! Я собрал все силы, развернулся, подполз ближе к пню… и снова бросился на колдуна.
— Жалкий и глупый раб! — расхохотался этот негодяй. — Я мог бы тебе подарить чудную жизнь! Ты бы имел все: лучших баб, золото, валюту, ты был бы всевластен надо всеми, даже над власть имущими выродками… большую часть времени ты проводил бы не в преисподней, а наверху! Каждая ночь была бы твоей! Ты глуп и подл, раб!
— Нет! — завопил я как резанный. — Ничего не надо! Отпусти ее!
— Что-о-о?!
— Отпусти!
Колдун заскрежетал зубищами.
— Лола, ползи, детка, сюда, — сказал он тихо и зловеще.
В его руке появилась плеть — она была свита из колючей проволоки. Красавица ползла на четвереньках, она была завороженной, полностью подвластной старикашке. Плеть взвилась над плешивой головой… и бархатистая кожа украсилась кровавой полосой. Визг прокатился по лесной чащобе. Он полосовал ее страшной колючей плетью — и эта неженка и красотка на глазах превращалась в кусок кровоточащего, дико визжащего мяса. Наконец он устал, взмок, и, тяжело сопя, уставился на меня.
— Возьми ее, раб! — приказал он люто и зло. — Ты все равно никогда не выйдешь из-под моей власти! Полезай на эту стерву! Или ты, ублюдок, со страху обессилел?!
Все помутилось у меня перед глазами.
— Заткнись, старый хрыч! — процедил я сквозь зубы. — Если тебе надо, скотина, сам полезай на нее!
Трижды меня прожгло и передернуло — будто миллион киловатт пропустили сквозь мое истерзанное, измученное тело. Но ни на вершок не сдвинулся я с места.
— Подчинись ему-у-у, — выла, валяясь в моих ногах красавица Лола, — полезай на меня, возьми меня, иначе он нас исполосует, измучает вконец, я знаю его, он не отступится-а!
Она целовала своими пухлыми губками мои гниющие ступни, прижималась к ногам грудями, обвивала меня. Но встать не могла.
— Уйди, сука! — я отпихнул ее ногой.
— Сдохни же, раб!!! — прорычал колдун.
И меня подбросило вверх — над соснами и березами, осинами и дубами. Я грохнулся оземь будто мешок с дерьмом, кости затрещали, захрустели, кожа полопалась и гниющее мясо поползло наружу. Меня трясло, било, прожигало и тут же льдом сковывало. Но я терпел, скрежетал зубами, обломками зубов, ломал их, стирал в крошку. Я вырвусь из этого ада! Вырвусь! Пускай они лютуют, пусть! Они захлебнутся своей дикой злобой, сволочи! А я вырвусь!
— Получай! Получай, гадина! Изменщица!!!
Колдун полосовал окровавленный кусок мяса, который еще совсем недавно был красавицей Лолой. Он мог убить ее, он мог измучить и истерзать меня… и все равно он был в бешенстве от собственного бессилия. Я видел, что он бьет труп, мертвое изодранное в клочья тело. Зачем?! Но он все бил, не мог остановиться. А меня корчило безудержно.
Я уже не видел ни леса, ни полянки, ни пня. Меня снова бросило в преисподнюю — в океан безумного пламени, в угли, в гарь, в смрад, где каких-то несчастных раздирали острыми и иззубренными крючьями. И хохотали надо мной два крылатых и хвостатых дьявола. И трясло их вместе со мною… Вот они — мои дьяволы-хранители! Это они везде ведут меня, суют меня везде, гадины! Свиные рыла!
— Отвяжитесь от меня! Сгиньте! — заорал я во всю глотку.
Но их затрясло пуще прежнего. И вдруг понял я, что не хохочут они, не насмехаются надо мною это их так трясет, так бьет вместе со мной, И вот тогда понял я — каждый мой шаг наверх, это пытка и боль для моих дьяволов-хранителей, для всех тех бесов, земляных червей ангелов и прочей нежити, что приставлена ко мне. Да, они входят в силу, когда я поддаюсь своим страстям, когда я мщу и терзаю беззащитных, когда я зверствую и предаю, подличаю и унижаю. Но их начинает трясти в адской лихорадке, если я живу не по их правилам… Да, именно так! Гадины хвостатые! Выродки проклятущие! Чтоб вам сдохнуть! И окатило меня огнем, волной пламени. И подступился один дьявол-хранитель, прошипел в самое ухо:
— Рано радуешься, ублюдок!
Рванулся я от него. Но железные когти впились в горло.
— Иди, откуда пришел!
