трагедия. Если бы они жили вдвоем с дочерью, то как-нибудь вывернулись, поселились бы у соседей — не выгонят, русские люди всегда отличались добротой и человека в беде не оставляли. Но ведь у дочери на шее двое глупых неразумных малышей. В деревне нет таких домов, которые приютили бы сразу четверых погорельцев.
Старуха не верила в бога. Но иногда, в моменты сильных волнений, скорее по привычке, выработанной с детства, когда ее учили молитвам богомольные родители, она обращалась к богу за советом. Сейчас же она с упреком бросила:
— Господи, за что же ты караешь нас, чем провинились мы перед тобой?
Она понимала, что говорит впустую, но этот упрек как-то облегчил ее душу. Окаменелость стала проходить. Трофимовна оживала. Из ее полинявших от времени глаз скатилось несколько слезинок и смешалось с дождевыми каплями.
Ребята продолжали стоять под березой, хотя дождь почти стих. Ни о каком разговоре со старухой сегодня не могло быть и речи. Увидев, что старуха плачет, Антошка выскочил из-под укрытия и подбежал к ней.
— Бабушка, милая, вы не плачьте, все будет хорошо, — сказал он.
Старуха взглянула на него и согласно кивнула:
— Все обойдется, верно. У нас порода крепкая.
Марфуша достала из сумки пирожки с ливером, которые захватила с собой, и угощала Пашку и Машку. Пашка ел с аппетитом.
— А колбасы нет? — поинтересовался он, дожевав пирожок. У Марфуши оказалась и колбаса.
Где-то у карьера заурчал мотор. По дороге к деревне шла «коробочка». Антошка сразу узнал машину — на ней они сюда приезжали с отцом.
«Коробочка» остановилась около пепелища. Из кабины выскочила Анна Ивановна, которая совсем недавно принимала их в своем доме, и, увидев старуху, бросилась к ней, обняла и зарыдала.
Из кузова на землю соскочил Антошкин отец и, покачивая головой, обошел вокруг пепелища. Головешки едко дымились и стреляли искрами. Отец увидел ребят и подошел к ним.
— Как вы здесь оказались? — спросил он у Антошки.
— Мы к бабушке, историю для музея записывать.
Отец понимающе кивнул.
Женщины, между тем, громко, с причетом плакали:
— Да как же мы теперь жить-то будем?!
На пожарище снова сбежались жители деревеньки.
Анна Ивановна поманила к себе Машку и Пашку, встала на колени, обняла детей и залилась слезами.
— Милые вы мои сиротиночки, да зачем вы такие несчастные на свет родились…
Слышать эти причитания было невозможно.
Антошка вспомнил о своей новой квартире, представил, как хлюпается в ванной, потом загорает на балконе. Счастливый он, Антошка. В такой квартире пожить — одна радость. Мама купила для квартиры материал для портьер, отец ездил в магазин и присмотрел кое-какую мебель. Сегодня-завтра у Антошки новоселье. Он решил пригласить на него Марфушу и Яшку. Теперь, пожалуй, надо позвать и новых знакомых, в том числе и Рыжего. Он хотя и забияка, но мальчишка вроде бы свойский.
Странно в жизни получается, думал Антошка. У него новоселье, а другие остались без крыши над головой. Одни радуются, другие — плачут. Разве справедливо так? Отец как-то говорил, что человек рожден для счастья. Какое уж там счастье у Пашки и Машки, если им негде жить. И тут Антошка подумал о своей новой квартире, представил, как по комнатам бегают веселые ребятишки, а бабка сидит около горячей батареи и греет свои сведенные ревматизмом руки. А что если?.. Эта мысль показалась ему нереальной, но она была назойлива и никак не выходила из головы. Антошка подумал о маме. Она, конечно, никогда не согласится отдать квартиру каким-то не знакомым ей погорельцам. Но если бы мама сама слышала вот здесь, на пожарище, причитания Анны Ивановны и видела скупые слезы старухи, у мамы дрогнуло бы сердце. В конце концов у нас есть комнатенка, рассуждал Антошка, и хотя в ней тесно, но жить-то можно!
Антошка подошел к отцу и тихо сказал:
— Папа, а что если их в нашу новую квартиру?
Павел Иванович прижал сына к себе.
— Спасибо, Антошка, за твое доброе сердце! Конечно, с матерью у нас будут осложнения, но ведь и она человек — поймет. Убедим?
— Должны, — кивнул Антошка, догадываясь, что отец сам пришел к такому же решению — отдать квартиру. И мысль о том, что они с отцом думают одинаково, стремясь облегчить людское горе, сделала Павла Ивановича в глазах Антошки еще ближе и роднее. Он был благодарен отцу. И Антошке хотелось высказать эту благодарность, но он не мог найти нужных слов. Тогда он сказал, подражая Рыжему:
— Ты у меня, папа, молоток!
Павел Иванович подошел к Анне Ивановне:
— Ну, будет слезы лить, Анна. У тебя вон какие герои растут.
— О том и плачу, — вытирая слезы, сказала она. — Куда я теперь с ними?
— В мою новую квартиру въедешь, — как о давно решенном деле сказал Павел Иванович. — Мы — люди, в одной бригаде трудимся. Неужели же тебя в беде оставим?
Женщина недоверчиво посмотрела на бригадира, покачала головой.
— Не дело говоришь. Знаю, сам ютишься.
Анну Ивановну окружили деревенские женщины.
— Вот дуреха. Зачем отказываешься? Мужик дело говорит.
Машку и Пашку усадили в «коробочку» между девочек.
— Я возьму над вами шефство, — сказала Катька Подлиза.
Антошка позднее узнал, что шефство над малышней — это Катькина слабость. А может, сила? Она всю ребятню замучила своим шефством. Но сейчас пока ни Пашка, ни Машка не представляли, что это такое, Катькино шефство, и почему-то считали, что их будут кормить конфетами. Но, как сказал Санька, у Катьки главный метод воспитания — читать нотации.
Узнав, что Анна Ивановна согласилась въехать в городскую квартиру, деревенские жители побежали по домам.
— Вы уж подождите чуток, — попросили они шофера. — Испокон веков люди погорельцам помогали.
Скоро женщины несли кто матрац, кто одеяло и подушку, кто чашки-ложки, одна из старух притащила новую кедровую кадочку.
— Зачем это, Елисеевна? — удивилась Анна Ивановна.
— Водичку хранить. Сама знаешь, в кедровой посудине вода слаще.
Антошкин отец засмеялся:
— У них в квартире из крана вода сама льется.
Бабка Трофимовна стояла в сторонке. Она была погружена в свои думы, и все эти хлопоты не волновали ее. Старуха смотрела на озеро. Оно беспокойно плескалось; небо очищалось от туч, и черные краски исчезали, вода голубела, становилась нежной.
Озеро манило старуху. Она заковыляла к берегу. Остановилась у кромки прибоя и стала смотреть вдаль. Ей хотелось получше разглядеть остров, на котором похоронен ее младший братишка. Но старуха видела только очертания этого острова. Она и раньше жаловалась на зрение. Но сейчас оно стало совсем никудышным. Старуха чувствовала, что глаза ее будто покрылись мутной пленкой. Но это не очень испугало ее. Теперь для нее главным было одно: проститься с озером, с деревней: еще раз, скорее всего последний, посмотреть на родное пепелище.
Она поковыляла по деревенской улочке, останавливаясь около каждого дома и отвешивая ему поклон.
Потом ее усадили в кабину, и старуха, погруженная в свои мысли, всю дорогу молчала. И шофер тоже молчал, хотя ему очень хотелось узнать, о чем думает старуха. А думала она о том, как поднимать на крыло
