Евгений Михайлович Богат
УЗНАВАНИЕ
ПРОЛОГ
От рассказчика
Положа руку на сердце, я никогда не думал, что буду писать для детей, порой мне казалось, что даже для взрослых я пишу чересчур усложненно, что ли, и могут меня не понять те или иные читатели. И, бесспорно, я не рискнул бы ни за что обратиться к детям, если бы не начал получать от них письма. Да, да, те самые трудные книги, которые, как я полагал, требуют от читателя, не говоря уже об эрудиции, желания и умения сосредоточенно соразмышлять с автором, вызвали совершенно неожиданно для меня интерес у самых юных.
Непредсказуем путь книги к читателю! Писатель иногда пишет для маленьких, а читают его с особым удовольствием большие. Пишет для больших, а оказывается, это нужно и маленьким. Надеюсь, мальчики и девочки, написавшие мне, не обидятся, что я назвал их «маленькими», хотя лет им от роду уже немало — четырнадцать и больше… Эта непредсказуемость судьбы, ожидающей книгу, имеет отношение самое непосредственное к непредсказуемости судьбы человека, к богатству его духовного мира, которое часто до поры до времени себя не обнаруживает или обнаруживает не полностью, набирая силы. Разве редко люди, кажущиеся самыми обыкновенными, совершают нечто замечательное, удивляя окружающих? Без этого радостного удивления человеком жизнь была бы намного беднее. О странностях человеческих характеров и судеб, странностях, украшающих и обогащающих мир, я рассказывал в моих трудных книгах для взрослых. Но, конечно же, не об одних странностях! Я писал о добре и о зле, о высших целях человеческого существования и о бессмертии человека. Я рассказывал о великих людях, которые были до нас, о том, почему мы сегодня воспринимаем их как живых. И я писал о миллионах людей, не оставивших в веках ни великих открытий, ни собственных имен, о тех, кто до нашего появления в мире жил, любил, страдал, искал истину, боролся, если надо, жертвовал собой; писал о том, что их мысли, их чувства и их надежды — тоже наше богатство.
Я писал о том, что, по-моему, изменилось в человеке, а что осталось неизменным; о том, чем отличается наш XX беспримерный век от минувших столетий и что роднит его с ними. Я говорил о разнообразных формах творчества — о созидании человеческих отношений и собственной личности, о высокой радости общения с миром и людьми и самим собой.
Я рассказывал о философии и искусстве, о том, почему они помогают нам видеть самое существенное в окружающей будничной жизни… И я пытался углубить в читателе чувство ответственности за собственный нравственный мир, за собственную судьбу, ибо богатство духовной жизни человека будущего составят в известной степени чувства и мысли любого из нас.
О чем же писали мне самые юные читатели? В их письмах было больше вопросов, чем рассуждений. Но и в самих вопросах чувствовалась беспокойная мысль:
«Почему у вас, у писателя, люди ярче и интереснее, чем в действительной жизни?», «Как соединить картины старых мастеров в музеях с сегодняшним миром?», «Я люблю, когда меня понимают, почему же сама не понимаю людей?», «Почему я не люблю серьезной музыки?», «Что делать, чтобы наедине с самим собой было интересно?», «Как обнаружить в себе склонность к чему-либо великому?», «Как лучше узнать самого себя?», «Верно ли, что искусственная жизнь вытеснит естественную, машина вытеснит человека?», «Для чего я родился?»
Когда вырываешь вопросы из текста писем, они кажутся чересчур наивными, даже беззащитными, пожалуй. Вот несколько более развернутых отрывков.
«Совсем маленькие дети задают вопрос: „Мама, откуда я появилась (или появился)?“ Им рассказывают об аисте. И мне рассказывали о нем. А я тут же захотела узнать, откуда и куда этот аист летел. Не помню, что мне ответили, но хорошо помню, что ответ меня не удовлетворил. Потом, становясь старше, лет в четырнадцать, мы задаем этот вопрос опять — уже самим себе. И понимаем, что это самый великий и самый мудрый вопрос в жизни. И нам делается неловко за папу или маму с их баснями об аисте или кочане капусты. Потому что с самого начала, как мне сегодня кажется, нас волнует не физическая сторона рождения. Нас волнует: „Что означает мое Я? Откуда оно? Мое, а не твое? Кто объяснит?“ Этого мне никто еще не объяснил… Откуда же я? Такая, как есть…»
«Этим летом на соседней даче умер отец мальчика, с которым я подружился. Он умер неожиданно, говорят, от разрыва сердца, за ужином, а утром мы еще все вместе играли в волейбол. У нас и у них всю ночь никто не заснул. А бабушка хотела, чтобы я успокоился, и утешала меня, что все люди когда-нибудь умрут, ничего тут не поделаешь. И потом, через несколько дней, когда я успокоился, то подумал: если все умрут, то и я тоже. Но поверить в это не мог и не могу сейчас. Объясните мне, почему я не верю, что я умру, хотя умом понимаю, что не верить в это — нелепость?»
В письмах детей что ни строка, то вопрос: «Должен ли человек удовлетворяться духовным бессмертием или желать и физического?», «Как научиться читать, чтобы лучше понимать жизнь?», «Не убивает ли сейчас наука искусство?», «Как научиться узнавать лучшее в человеке?», «Что делать, если я уверен, что полностью отличаюсь от тех, кто жил до меня?», «Если я тоже личность, отчего не чувствую в себе никаких талантов?», «Можно ли из литературы узнать, в чем смысл жизни?»
«Моя старшая сестра в десятом классе полюбила студента. Когда она уже поступила в институт, они должны были пожениться. Папа хотел подарить ему к этому дню охотничье ружье, он его уже купил, но они не поженились. Мне объяснили, что сестра его разлюбила, но я этого не понимаю. Куда же ушла любовь? Одна моя подруга говорит, что любовь выдумали поэты, на самом деле ее нет. Я с ней не согласилась не потому, что сама уже любила, а потому, что не могу поверить, что это можно выдумать. А теперь думаю: может быть, в самом деле выдумали ее?»
И опять вопросы: «Почему я редко испытываю чувство удивления?», «Почему в будущих столетиях мне легче увидеть себя, чем в минувших?», «И я тоже бессмертен?», «Почему…»
На эти «почему» наверное не сумеют ответить и тысячи умных, талантливых писателей и философов. Может ответить на них лишь сама жизнь, ее разнообразие, ее мудрость. Она научит и любить, и удивляться, и понимать себя. Но разве это необозримое, как океан, понятие «жизнь» не обнимает и философию, и литературу, и искусство? И разве не обнимает оно не только сегодняшнюю действительность, но и то великое, что некогда было?
