охлаждает ее…»
В особой моде было все электрическое: печи, кастрюли, чайники, кофейники, молочники, утюги. И — диво дивное! — электрические фонари для велосипедов…
2
«Куплю… стереомагнитолу „Шарп-9494“, „Джи-Ви-Си-8-38“, стереокомбайн, „Студио-2240“, телефон с памятью, костюм для подводного плавания, кроссовки „Адидас“».
Это конечно же декабрь не девятого, а семьдесят девятого года.
Человечество, как видим, уцелело после рокового дня 11 марта, когда даже некурящую его часть пощадил гигантский столб солнечной пыли, и жаждет, жаждет наслаждаться утехами научно-технической революции: высококачественными стереозаписями, цветомузыкальными установками, диктофонами, а также боксами для подводной кино- и фотосъемки.
Порой в сегодняшних рекламных изданиях мелькают объявления, которые в декабре 1909 года не были бы поняты:
«Куплю… каретные часы, керосиновую лампу… старинный узкий комод… коллекцию самоваров… стол для заседаний…»
Стереосистемы, усилители, акустические колонки соседствуют со старинными часами, старинными монетами, медалями и картинами, старинной мебелью с инкрустацией и бронзой.
Возможно, это задаст ряд философских загадок тем исследователям нравов и быта, которые через 70–80 лет будут листать уже изрядно пожелтевшие, а то и полуистлевшие страницы сегодняшних рекламных изданий. Но и сейчас читать их интересно. За миром человеческих страстей и увлечений угадывается мир ценностей, в ворохе странностей и причуд ощущаются некие более или менее существенные черты и штрихи времени.
Будучи систематическим читателем этой живой, стихийной литературы, я полагал, что меня уже ничто удивить не может. Но однажды был удивлен, увидев у станции метро на рекламном щите объявление:
«Меняю библиотеку на „Жигули“. Тел…»
Я позвонил.
— Опомнились, — услышал женский усталый, немолодой голос. — Уже обменяли.
«Досадно», — подумал я. Мне интересно было увидеть людей, которые меняют библиотеку на «Жигули», и интересно посмотреть на эту библиотеку.
Я понял, что на необозримой человеческой ярмарке, где то и дело творятся любопытные вещи: открываются тайны любви или магнетического воздействия на окружающих, в час пик научно-технической революции возникает потребность в каретных часах, керосиновой лампе и коллекции самоваров, — на ярмарке этой, посреди которой играет столб солнечной пыли, перемешанной с дымом папирос «Ева», вдруг некие ценности, ранее почти несопоставимые, уравновесились; большие уёмистые чаши весов, тихо колеблясь, плечом к плечу держат на себе: одна — библиотеку, вторая — автомобиль. И я, повторяю, пожалел, что опоздал.
Но мне посчастливилось — через несколько недель я увидел опять подобное объявление, лишь более развернутое:
«Меняю хорошую библиотеку на новые „Жигули“… тел… …Марину».
Я позвонил, мне ответил женский голос, но не усталый, а молодой и веселый:
— У вас новые «Жигули»? Понимаете, мы уже договорились несколько дней назад с одним человеком. И мне неудобно…
И тогда решил я не хитрить, а точнее — хитрить иначе, искуснее. Я открыл, что у меня «Жигулей» нет, но тоже хорошая библиотека и я испытываю тоже соблазн подобного обмена. И вот мне бы хотелось познакомиться с его «механизмом».
— У вас действительно хорошая библиотека? — как-то остро полюбопытствовала моя собеседница. — Есть редкие вещи? Тогда я вас жду.
3
В центре города в старом доме я попал в большое запущенное жилище, напоминающее живописную берлогу.
В комнатах, уставленных мебелью не столько старинной, сколько старой, с высоченными, действительно старинными лепными потолками стояли у стен застекленные книжные шкафы…
Но все это я увидел, рассмотрел потом. Потому что первым моим впечатлением была, конечно, она, юная хозяйка старой берлоги. Поначалу, когда она мне открыла, показалось, что это сестра или даже дочь женщины, с которой я говорил по телефону. Она выглядела совсем девочкой, даже обручальное кольцо казалось надетым из озорства, для подражания матери или старшей сестре.
На столе в беспорядке лежали дореволюционные журналы; рядом с широко известными — «Русской мыслью» или «Северным вестником», «Миром божьим» — были и малоизвестные — «София», «Голос минувшего» — и совершенно забытые, вроде «Масок» и «Заветов». Лежал даже журнал «Гермес» — вестник античного мира, издававшийся некогда крохотным тиражом для учителей классических гимназий. И тут же, на этом столе, редчайшее издание, мечта книголюба — «Старый Петербург» М. Пыляева.
Я на минуту забыл обо всем — о женщине-девочке, о цели моего визита и хитроумной тактике, стихийно родившейся в телефонном разговоре, начал рассматривать, листать.
Потом подошел к шкафам. Взгляд мой, достаточно натренированный, выхватывал то «Иллюстрированную историю Петра Великого», то «Иллюстрированную историю Екатерины II», то романы Дюма в издании Сойкина, то том того же М. Пыляева «Старая Москва», то фундаментальное сочинение «Русская портретная галерея: собрание портретов замечательных русских людей»…
Я доставал с полки, листал, рылся, опять листал. И не мог оторваться. Вот «Иллюстрированная история искусств» Любке. Вот «Петербургские трущобы» Крестовского. Вот «Месяцеслов в стихах» Симеона Полоцкого. Вот…
— Роскошная библиотека, — вырвалось у меня. — Настоящее сокровище!
Я посмотрел на хозяйку. Она молчала с серьезным лицом, как девочка, которой учитель у доски задал, написав крошащимся мелом на доске, непосильную задачу по алгебре или геометрии. Потом наморщила лоб, сжала губы, о чем-то задумавшись, и на лице вдруг явственно выступил ее возраст — лет двадцать пять.
— Вы полагаете, это хорошая библиотека, даже роскошная? — спросила наконец, как бы желая окончательно удостовериться в искренности моего изумления.
— По-моему, замечательная, — ответил я. — У вас есть раритеты…
— Ра-ри?.. — потешно удивилась она и стала опять похожа на девочку-школьницу.
— То есть, — объяснил я, — издания, ставшие совершенной редкостью. Раритеты…
— А! — Она задумалась. — Гм!.. — И вдруг оживилась: — А лично вы что бы отдали за эту
