– Авось, не все, – заверил его Кеша.
– Ну уж ты-то – точно! – с неожиданным злорадством добавил хозяин. – И твоя двуногая собака!
Кеша наотмашь, без всяких прицелов полоснул прямо по мясистому уху Толика Реброва. Ухо отскочило, шмякнулось на пол, из-под прижатой к голове руки потекла кровь.
– Ну так кто из нас сдохнет?!
Кеша сунулся было в кресло-шар. Но оно не приняло его, ощетинилось колючими, невидимыми разрядами, оттолкнуло.
– Что надо сделать? – быстро спросил Кеша.
– Что хочешь, то и делай! – зарычал Ребров. – Тебя скоро прикончат! Сюда уже идут наши, понял, сволочь?!
– Раньше, чем они придут, я тебя на куски раскрою, в лапшу порежу! Говори, что делать!
Невидимый луч срезал с руки хозяина большой палец. Кеша зажмурил глаза, нет, правильно, что эту дрянь запретили, правильно! Он готов был выбросить скальпель, отпихнуть его от себя словно скользкую мерзкую змею… но не мог, он обязан был выполнить задание:
Иван так и сказал, мол, сдохни, Кеша, но сделай, не для меня, для тех, кто спит и ни хрена не видит, для них, их миллионы, миллиарды! Сделай, Кеша!!!
Рука отвалилась по кисть. Толик завизжал по-звериному, жутко и пронзительно.
– Говори!
– Я сам… я сам. Только не надо, только не надо… – бессвязно лопоча, Ребров подполз к креслу. Оно тут же подхватило его, развернувшись, превратившись из шара в то же самое лиловое кресло на лапках. Левая рука хозяина этого чуда утонула в сидении. Но тут же вынырнула с черным тускло-бархатистым кубиком в толстых пальцах.
– Бери!
– Что это? – не понял Кеша.
– Бери! – потребовал из-за плеча Хар.
– Ладно! – Кеша сжал кубик в ладони, и его словно холодом окатило с ног до головы. Это был непростой кубик. – Что с ним надо делать, говори живо!
Ребров замотал головой, он еле сдерживал себя от боли. Но он очень хотел жить. И ему надо было спасти себя именно сейчас, именно в эту секунду, в эту минуту. Глаза его, до того пропитанные тягучей слизью высокомерия и презрения, теперь молили о пощаде.
– Ты все сам узнаешь! И тебя не убьют, не бойся! Но и ты меня не трогай, я прошу тебя, не трога-а-ай, я еще не жил, я только начал, я уйду совсем, им не нужны слабые, они стирают память и отпускают, человек ничего не помнит, я умолю их, я уйду, ты уже достаточно наказал меня, пусть я подлец, пусть я сука последняя, но я искупил, то есть, ты меня… только не убивай!
Кеша переглянулся с Харом.
– Сейчас сюда войдут другие, – спокойно сказал Хар.
Кеша улыбнулся.
– Ладно, Толик, живи. Я не убью тебя…
Он явно хотел что-то добавить. Но не успел.
– Нет, ты убьешь его! – прогремел скрипучий голос, усиленный невидимым динамиком.
Кеша остолбенело отвисшей челюстью.
Это был голос собрата по гиргейской каторге, отпрыска императорской фамилии карлика Цая ван Дау. Но звучал он не из-под сводов, не из-за двери, звучал он у Иннокентия Булыгина в голове. И никто кроме него этого голоса не слышал.
– Ты убьешь его, Кеша! Убьешь прямо сейчас… или убьют меня. Выбирай!
– Цай, где ты? – прошептал Кеша, с недоверием разглядывая зажатый в пальцах кубик.
– Да, ты правильно понял. Но все объяснения потом! Не медли ни секунды. Мочила. Это враг – страшный, лютый, безжалостный враг, готовящий всем нам большую могилу, Иван был прав. Но он не все знает, он вообще ничего не знает, все страшнее, хуже в тысячи крат. Не медли, Мочила! Они уже на подходе! Ты погубишь всех!
– Я сам это сделаю, – вдруг вызвался Хар. Его глаза мгновенно потеряли рыбью мутность и отрешенность прояснились и стали почти человеческими.
– Ты?!
– Да.
– Но почему? Разве ты слышал нас?!
– Я ничего не слышал. Я все понял, не спрашивай, это особое чувство, этого нет у землян… и у других тоже нет. Нам пора!
– Но я же пообещал ему! – взвыл Кеша.
– Зато я ничего не обещал никому.
Хар подошел к стоящему на коленях хозяину дома, удлинившимися гибкими пальцами обхватил толстое горло, но не стал душить, а с неожиданной силой и сноровкой поволок прочь из гостиной. Толик хрипел, сучил ногами, пытался цепляться здоровой рукой за пол, стены, углы, диван… все было бесполезно. Кеша
