меня сразу! Чего мучить?!
– Помучаемся маленько, Кеша, – отвечал Иван-Гуг, – помучаемся. Господь терпел – и нам велел. Пошли.
Третий заслон ушел вверх. Дьявольский гиргейский океан, жидкая утроба сатаны! Сколько душ ты сгубил на своем миллионолетнем веку! Сколько тел поглотил! Сколько страшных тайн хранишь! Погребешь еще двоих мятущихся и не заметишь.
– Пошли!
Они медленно двинулись во мрак. Безоружные. Обреченные.
Чудовищное давление, стокилометровая толща мрака над головой. Тишина. Вечная, изнуряющая тишина. И бледные тени неведомых существ, не имеющих плати, но имеющих тень. Страх одиночества. Одиночества, даже когда вдвоем, когда рядом друг, ибо в своем скафе ты один, совершенно один – как в своем собственном гробу. Исхода нет. Пути отрезаны. Но надо идти. Надо!
– Ничего, Кеша! Пошли!
Преодолевая сопротивление свинцовой воды, врубив гидравлику на полную мощь, они двинулись вперед – к диким гиргейским пещерам, к логову бестелесных теней, к кладбищу безумных беглецов с гиргейской каторги.
Жуткий подводный ад!
Они все работали здесь. Каждый день! Хотя какие тут дни? Тут всегда ночь. Ридориум. Кровавое золото XXV-го века! Утопающая в роскоши и развлечениях Земля. И подводные рудники с тысячами, десятками тысяч каторжников. Всемогущая Федерация, раскинувшая крыла на миллионы звездных миров, зажигающая солнца, отзывающая новые пути… И планеты-колонии с миллиардами рабов под километровым слоем бетона. Свобода, равенство, братство!
И изощренные пытки, неисчислимые множества зомбированных человекоособей, переставших по чьей- то воле быть людьми… Правительства, сенаты, конгрессы, парламенты…
И Синдикаты, Ночные Братства, Восьмое Небо. Храмы Господни… И сатанинские приходы, черные мессы. Бог. И дьявол. Свет и тьма. И надо идти во тьму. Надо! Чтобы пробиться сквозь нее к Свету.
Иван видел, как теряет ребристость Кешин скаф. До пещер далеко. Погони нет. Нет смысла их догонять. За ними теперь просто наблюдают. И наверняка показывают всем прочим каторжанам, тем сотням тысяч, что сидят в своих норах-ячейках. И обливаются они, несчастные, холодным потом ужаса, и трясутся, и ненавидят, и завидуют. Их всех ждут эти черные глубины.
Еще сто шагов. Восемьдесят.
И опять. Высветились из мрака два пылающих уголька. Два рубиновых глаза. Вот они! Не за стеной океанариума, не за семью защитными полями, а рядом. Клыкастые гиргейские рыбины. Жуткие твари!
– Этих еще не хватало! – просипел Кеша, и потянул из набедренной кобуры дископилу.
– Брось! Не время! – одернул его Иван-Гуг. – Испугался, что скаф прокусят, эх ты!
Две огромные свирепые рыбины проплыли над самыми головами. Плавник, увенчанный черным острейшим когтем, скользнул по титанопластиконовой броне.
– Надо прощаться. Гуг! – выдавил Кеша.
– Погоди малость, успеем.
Они пошли быстрее. Сорок шагов, тридцать, десять. Рыбины, как черные вороны, кружили над ними, явно предвкушая обильную и сытную трапезу.
– А ведь это они тебя. Гуг, тогда обработали, – подал голос Кеша, – они, родименькие.
– Нет! – отрезал Иван-Гуг. – У них мозгов нету, даже мозжечков. Это безмозглые мясо и кости, чешуя и панцыри. Не обращай на них внимания. Вперед!
Вот и черная дыра с рваными, изъеденными краями, пещера. Их братская могила!
Они вошли в этот вечный мрак. Металл скафа уже давил на плечи, грудь. Он не выдерживал адского пресса. И в пещерах не было легче. Смерть! Она всегда наготове. Иван втянул руку во внутреннюю полость скафа, нащупал на груди в клапане округлое, теплое… нет, не сейчас.
– Прощай, Гуг! – простонал рядом Кеша.
На огромном шлеме у него была вмятина – металл проседал, он уже не мог защищать заключенного в него человека, из защитника и спасителя он превращался в безжалостного и неумолимого убийцу. Смерть во мраке. И тишине.
– Прощай, Кеша.
Два кровавых глаза злобно и холодно наблюдали за мучениями беглецов, обреченных и погибающих. Два… и еще два. Обе клыкастые гиргейские рыбины вплыли в пещеру, зависли над жертвами.
Смерть, подступающая во мраке и тишине.
Черная гиргейская ночь.
Вечная Ночь!
Часть Вторая. ВО МРАКЕ
Отправляясь в гибельную и многотрудную дорогу, не думай о возвращении. Не помышляй об очаге родном и уютном! Ибо расслабит тебя эта сладкая мысль, расслабит и убьет. И напрасно будет искать причины во вне. Ты сам свой собственный убийца! Кори и вини себя… нет, поздно уже искать виновных – по праху твоему, рассеянному на дороге испытаний и гибели, будут ступать чужие, тяжкие подошвы. И никто не вспомнит о тебе, даже сама дорога, пожравшая тебя.
Путник, бредущий к незримой, призрачной цели – кто ты есть?! Безумец, потерявший нить жизни и
