ей в лицо, униженной, беззащитной…
— Товарищи, в этой голубой гостиной она занималась пакостями со своими любовниками. Ай-ай, чего-чего я только здесь не насмотрелась! А вот ее спальня. Ну-ка, выходи, паскудница…
Но никто не выходил. Никого не было в освещенной спальне. Поломба бросилась к драгоценностям, и сразу погасла вся. Шкатулка раскрыта, и на самом дне только забытая безделица какая-то.
— Товарищи, что же это такое?.. Не может быть. Вот ведьма… вот…
Поломба не успела договорить. Ближайший матрос закатил ей оплеуху.
— Обманывать, стерва! Так ты заодно с ней…
— Ей-Богу, нет… Ей-Богу, товарищ… Давайте искать ее, найдем и бриллианты… Давайте…
Начали искать. Кололи штыками постель, подушки, нащупывали под кроватью. Осмотрели уборную, ванную и квадратную комнату без окон.
— Вот здесь, здесь, товарищи… На этом самом диване…
Сегодня еще днем причесанная, вымытая, в строгом темном платье — это была горничная, — королева следила за ее опрятностью, — а сейчас — это уже растрепанная уличная девка, наглая, разухабистая, полная дикой, непонятной ненависти к своей поверженной благодетельнице, которая баловала ее всячески и у которой она таскала духи, тонкое белье, шелковые чулки и чего-чего только не таскала…
Убеждаясь, что нет ни Маргареты, ни драгоценностей, матросы не на шутку начали свирепеть. По взглядам, бросаемым на нее, бывшая горничная королевы почуяла, что эта буйная ватага может ее зверски избить до полусмерти за свои обманутые надежды. И глупая, но хитрая животным инстинктом, Поломба поспешила рассеять скопляющиеся над ее головой грозные тучи:
— Ах, товарищи, я и забыла… Ликеры у нас — первый сорт!.. Дорогие!.. Шкапчик целый…
Расселись в голубой гостиной. Поломба выкатила на стол целую батарею бутылок и раскупоренных, и запечатанных.
Матросы, отбивая горлышко, пили прямо из бутылок и заставляли пить Поломбу.
— Пей, сволочь, сука…
Угодливо хихикая, она не заставляла повторять…
Чем больше пили матросы, тем гуще багровели их грубые скуластые лица и тяжелой мрачной злобой наливались глаза.
В несколько минут от голубой гостиной, такой изысканной, одухотворенной тонким вкусом, — ничего не осталось. Картины Ватто и портрет королевы были сорваны со стен и растоптаны. Даже рамы, и те были изломаны в щепы. Мягкую мебель пороли штыками, а когда больше нечего было портить и когда вконец опьянили матросов и непривычный ликер, и дьявол разрушения, им захотелось женщин.
— Баб давай сюда, баб! — наступали они на Поломбу.
— Где же я возьму, товарищи? Где же я возьму? — еле ворочала она языком.
— А это видишь? — и красный, потный кулак угрожал ее красной, потной физиономии.
— Э, да чего там с ней долго канителиться! Тащи, ребята! — и несколько рук, схватив Поломбу, начали ее с таким похотливым жестоким бешенством тискать, мять, что она в истерике хохотала, визжала. Это еще больше подхлестнуло возбужденных горилл в матросской форме…
21. НОЧЬ АРЕСТОВ, НОЧЬ ТРЕВОГ И СОМНЕНИЙ
Майора Ячина с его маленьким отрядом постигло такое же разочарование, как и Поломбу с ее матросами. Смятая постель королевы Памелы и Адриана в кабинете, — обе эти еще теплые постели, выдвинутые ящики письменного стола и безнадежность самых тщательных поисков, — все это говорило об исчезновении королевской семьи.
— Но ведь нет же у них шапок-невидимок и не могли же они умчаться на ковре-самолете? — недоумевал Ячин, и его слегка подрумяненное лицо омрачилось тревогой… — А что, если с помощью каких-нибудь маскарадных переодеваний им удалось выскользнуть, пробраться в кавалерийские казармы и он вернется во главе своих гусар и улан и жестоко расправится с восставшими?
Ячин высказал эти невеселые мысли одному из офицеров-сообщников.
Тот, усмехнувшись, покачал головой:
— Это невозможно…
— Почему невозможно?
— Ты гораздо больше музыкант и штатский кавалер, чем солдат. Ну, посуди сам. Допустим даже чудо… Невзирая на все наши заставы и дозоры, ему посчастливилось прорваться в казармы. Допустим… А дальше что? Попробуй-ка вывести и построить эскадрон под таким артиллерийским огнем. Но допустим и это… Допустим, что Адриан повел конную бригаду на восставшую Бокату. В наших же руках броневики. Мы так расчесали бы всю эту великолепную конницу — ничего бы не осталось. Нет, друг мой, нет! Адриан слишком неглуп и слишком понимает в военном деле, чтобы пуститься в такую плачевную для него авантюру… А, вот что скажу! — Счастье наше, что мусульманский батальон находится сейчас в трехстах пятидесяти километрах и подготовляется к горным маневрам. Будь он здесь, наше предприятие не удалось бы.
— А ты находишь, что оно удалось?
— Как видишь, мы победители…
— Победители? А где его труп, Адриана? Вот если бы мы его пристрелили…
— Что делать… Нельзя же требовать полной удачи во всем… Но будь спокоен, король не иголка — найдется…
— Увидим, увидим, — усомнился Ячин, — а пока вернемся к Тимо с докладом…
Тимо, уже обмытый, перевязанный, лежал на диване с полузакрытыми глазами, морщась от физической боли в отяжелевшей голове и в плече.
Увидев Ячина, встрепенулся.
— Нашли? Прикончили?..
Ячин развел руками.
— Представь себе — исчезли!.. Всем августейшим семейством исчезли!
— Как! Что такое? Я прикажу перерыть всю Бокату! — вскочил Тимо. — Я, я… — и, не договорив, откинулся на диван в бесчувствии.
План его был выполнен в точности. Высший генералитет, министры, сановники арестованы были на своих квартирах.
Рочано не удалось арестовать.
В халате и с заряженным револьвером вышел военный министр к заговорщикам.
— Меня? Меня арестовать? Да как вы смеете? Кто вы такие?..
— Генерал, бесполезны всякие пререкания. Вы в нашей власти, как и весь город, как и королевский дворец… Потрудитесь следовать за нами, если не…
— Мерзавцы! Мятежники! — застрелив двух офицеров, третьей пулей Рочано размозжил себе череп.
Героически кончил старый солдат, верный своему королю.
Совсем в другом жанре, комическом, разыгрался арест маркиза Панджили. Церемониймейстер, без парика и вставных челюстей, безмятежно почивал у себя в спальне. Когда ворвались к нему заговорщики, он, с голым черепом и в полосатой пижаме, зашамкал беззубым ртом:
— Я ничего… ничего… Я лоялен… и… подчиняюсь новой власти…
— Но все-таки мы должны вас арестовать…
В этот момент в спальню мужа величественно вошла Мариула в легком кружевном капоте.
— Господа, я всегда была республиканкой… Еще в детстве… Я, маркиза Мариула Панджили, даю вам слово, что бывший церемониймейстер Высочайшего двора действительно будет лоялен по отношению к новой власти. Он слаб здоровьем и уже не первой молодости…
Апломб Мариулы имел успех.
