— Оказывается, и в Париже меня не оставляют в покое! И здесь нет никакой личной жизни!..
Это он сказал, а подумал другое. Подумал, что теперь, узнав, кто он, Мата-Гей уже не будет такой наивно-восхитительной любовницей, какой была несколько часов назад…
Громкий титул, преследующий его и в изгнании, пожалуй, вспугнет и самое Мата-Гей, и ее такую трогательно-искреннюю, такую желанную влюбленность. Жаль, очень жаль, если это будет так…
12. АХ, ЗАЧЕМ ОН КОРОЛЬ?
Мата-Гей спала крепко и долго, спала сном утомленных счастливых…
Напрасно звонили на рю Лисбонн из манежа, в котором часу и куда подать лошадь. Кэт яростно шипела в телефонную трубку:
— Спит… спит…
Проснулась Мата-Гей в половине двенадцатого и, все еще скованная истомой, вся напоенная, насыщенная ласками, лениво потягивалась на своей широкой постели.
На звонок госпожи негритянка внесла кофе и целую пачку газет, — Мата-Гей просматривала ежедневно с десяток газет в надежде найти о себе. И обязательно что-нибудь где-нибудь находила.
Сегодня же с особенным нетерпением набросилась. Вчерашнее приключение, едва не ставшее катастрофой, повлечет за собой весьма приятную рекламную шумиху. Недаром же в течение целого дня звонили вчера ей из редакции, и сотрудники заезжали расспросить о подробностях.
Первым делом Мата-Гей атаковала «Matin». Смотрит, почудилось, что под ней заколебалась не только кровать, а и вся спальня, вся квартира, весь дом… В первое мгновение даже не поверила своим синим глазам и хорошенько протерла их.
Газетных дел мастера умели подать лицом ходкий и сенсационный товар. Рядом с фотографией Мата-Гей газета поместила один из прежних портретов Адриана во всем великолепии парадной формы гусарского генерала. Меховая шапка с высоким султаном, ментик, отороченный соболем, ордена, звезды и лента Почетного легиона.
— Нет, нет, не может быть! — все еще сомневалась Мата-Гей, думая, что это мистификация. — Но нет, сходство разительное этого короля Пандурии с молодым красавцам, поцелуи которого еще не успели остыть на ее губах, на груди, на всем теле…
При других условиях, а именно, не будь этих поцелуев, Мата-Гей безумно радовалась бы этой редчайшей рекламе, которой не выдумать и за которую можно заплатить большие деньги. А сейчас, сейчас такое чувство, как если бы у нее что-то похитили, да, похитили такое милое, дорогое, хрупкое… Этот военный, этот король в пышном мундире, весь в орденах и звездах, пугал ее своим царственным блеском, своим титулом «величества». О, как было проще и лучше, когда Мата-Гей не знала, кто он!
— Зачем не сказал правду?.. Зачем, зачем, зачем?
И какая-то ярость овладела ею. Она готова была исцарапать себе лицо, вырывать волосы прядями. Она била руками и ногами по простыням, подушкам. Она подняла такой трезвон на всю квартиру, что перепуганная Кэт лавиной вкатилась в спальню.
— Смотри!.. Смотри! Видишь? Понимаешь?
Но Кэт ничего не видела, не понимала. Артистка, зажимая газету в кулачке, выкрикивая что-то исступленное, вряд ли понятное и ей самой, несколько минут держала так негритянку в страхе и трепете.
А потом, потом сразу сменила свой гнев на милость. Вскочив, босая, бросилась к Кэт, звонко поцеловала ее и, схватив, с размаху посадила на кровать…
— Смотри! Видишь? Он — король! Ах, Кэт, зачем все это? Зачем он король? Я не хочу… Слышишь, я не хочу… не хочу! — и, прыгнув на колени к «черной опасности», сжавшись в комочек, она расплакалась.
Днем Мата-Гей получила от него цветы, а к вечеру явился он сам. Она встретила его с какой-то выжидающей робостью, с каким-то кротким, вопрошающим укором во взгляде…
— Зачем? Зачем? — все с той же мольбой тихо, тихо шевелились ее губы.
— Что зачем, дитя мое? — ласково спросил он.
— Это! Это! — держала она скомканный номер с двумя большими снимками на первой странице.
— Я сам не знаю — зачем, и сам нахожу это совсем лишним.
— Нет, зачем вы не сказали, кто вы? Зачем? — повторяла она.
— Друг мой, вы же меня не спрашивали, кто я? — просиял он усмешкой, такой неотразимой всегда.
— Нет, надо было сказать, что вы король! — упрямо твердила она.
— Сказать? Но что же я мог сказать? Я никогда никому не представлялся. Одно из двух — или меня знают, или же я соблюдаю инкогнито…
— Да? — поколебалась Мата-Гей. — Но почему же, когда я спросила — князь вы или граф, вы, вы отрицали это?
— Да потому, мое дорогое дитя, что я не граф и не князь…
— Погодите, погодите!.. — и недоумевающе пытливо замигала она ресницами и, вспыхнув, сконфузилась. — Ах, я совсем, совсем глупая! Ну конечно, вы же не граф и не князь… — вымолвила Мата- Гей, вот-вот готовая расплакаться.
Адриан нежно привлек ее к себе.
— Дорогая моя, право же, мы спорим из-за каких-то пустяков… Не все ли равно, в конце концов, кто я такой? И разве случайные обстоятельства, что я был королем и эти… эти господа поместили мой прежний портрет, разве это может внести в нашу… в наши дружеские отношения какой-нибудь диссонанс? Ведь так же?..
Она смотрела глазами, полными крупных слез, и, доверчиво прильнув головкой к его груди, беспомощно, по-детски, расплакалась. И успокаивал он ее, как ребенка:
— Не надо… Совсем не надо плакать… Не изменилось же ничего…
— Да… Нет… Да, да… Хотя, нет… Я, я буду теперь вас бояться…
— Ну, вот!.. Меня бояться!.. Я же только бывший король, бывший, а вы, очаровательное дитя, настоящая королева. Вдвойне! Королева экрана и моя, — властвующая над моим сердцем.
— Вы смеетесь, а мне… мне страшно…
— Чего же вам страшно?
— Я сама не знаю, а только страшно… — и, улыбнувшись сквозь еще не высохшие слезы, она, уже другая, веселая, счастливая, совсем другим голосом, озабоченно-шутливым, спросила:
— Какие цветы красивые… Ведь это вы их прислали?
— Да.
— Я убрала ими наш обеденный стол… Пойдем! — и, взяв Адриана за руку, она увлекла его за собой.
13. «МАКЛАКОВЩИHА»…
Мы уже знаем, что Калибанову удалось устроиться в манеже. Под его наблюдением находились конюшни. Он отпускал лошадей, выезжал их и давал уроки верховой езды богатым дамам и барышням, бравшим эти уроки частью из снобизма, частью из желания согнать лишнюю полноту.
Маленький, сухой, энергичный, с жокейской внешностью, Калибанов, отдававший манежу и утром, и вечером несколько часов в день, успевал еще писать статьи для местной русской национальной газеты, посещать лекции, доклады и собрания, связанные с Белым движением, успевал встречаться со знакомыми вообще, принимал участие в русской эмигрантской действительности. А складывалась действительность довольно-таки безотрадно, и горизонт постепенно затемнялся трауром все новых и новых туч, мало радости
