окно, так же бесшумно и медленно, как шевелились осенние думы в голове Лузиньяна.
И вот стук в дверь вспугнул и эти прозрачные сумерки и тихие думы. Страдальческая тень скользнула по крупным, бледным, как благородная слоновая кость, чертам…
Неужели опять за деньгами? Как это унизительно и как он безволен, что не имеет сил в себе разом прикончить все это. Давно уже, давно ему надо было уйти вовремя со сцены. Актер в костюме и гриме, оставшийся посреди кулис, когда кругом пусто, погашены огни и нет никого — смешон и жалок. И тем смешнее еще, если он в порфире и короне.
Но Лузиньян ошибся. На этот раз не за деньгами пришли.
— Господин король, — ах, это балаганное, терзающее уши «господин король»!.. — вас какой-то адмирал спрашивает.
— Меня?
— Да.
Коридорный тычет продолговатую визитную карточку: «Илиодор Илиодорович Обрыдленко, адмирал».
Это имя ничего не говорило Лузиньяну. Хотя, если вспомнить, он, кажется, встречал Обрыдленка в обществе, в том самом обществе, которое лет пятнадцать назад гонялось за королем Кипрским. Во всяком случае, теперь, когда, лишившись Загорского и своей Корделии, Лузиньян больше не видел «порядочных людей», встреча с адмиралом сулила ему приятную беседу. Они с полуслова поймут друг друга, у них будет что вспомнить.
Значит, еще не все забыли о существовании короля Кипрского. Не все похоронили его заживо.
И вот Обрыдленко входит, в орденах, при кортике. Лузиньян делает движение приподняться. Ах, эта проклятая подагра! Нет, ему решительно незнаком этот старый с медвежьими глазками и свинцово-седой бородкой адмирал.
Обрыдленко с порога отвешивает низкий поклон.
— Ваше величество…
— Садитесь, адмирал, я очень рад вас видеть… Если не ошибаюсь, мы встречались?
— Так точно, ваше величество. Но это было очень, очень давно, и вряд ли вы меня изволите помнить. Это было в Тюильри. Я, тогда молодой лейтенант императорского флота, имел честь быть представленным вашему величеству.
— Какое приятное воспоминание! — оживился Лузиньян. — Увы, это было всего за несколько месяцев до этой фатальной войны семидесятого года… Как сейчас помню, я беседовал с принцессой Матильдой, и в этот момент герцог Морни представил мне вашего адмирала и вас. Вы были такой худенький, стройный…
— Я был молод и красив, как уверяли женщины, а теперь я старик, ваше величество, плохо вижу и начинают дрожать колени…
— Ну, какой же вы старик? В сыновья мне годитесь. Вы в отставке?
— Так точно, ваше величество… Выдумали какой-то предельный возраст, не желая знать того, что мы, перешедшие этот возраст, куда опытнее молодежи!
— С вашим положением вы, конечно, в курсе дел. Как идет на войне? Что за катастрофа под Сольдау? Это не очень серьезно?
— Кажется… Не знаю подробностей, — спешил отделаться Обрыдленко от мало интересовавших его вопросов. — У меня столько своих личных дел, что я не успеваю следить за войной.
— Как, вы не интересуетесь ею? — с изумлением вырвалось у Лузиньяна.
— Конечно интересуюсь, конечно, — опомнился Обрыдленко, что хватил через край. — Нельзя носить орлы на погонах и быть равнодушным к войне.
Чего доброго, эта живая мумия упрекнет его в отсутствии патриотизма. Скорее надо перейти к делу. И Обрыдленко перешел:
— Ваше величество, я позволил себе побеспокоить вас по следующему поводу: вы слыхали фамилию банкира Айзенштадта?
— Айзенштадта? — поморщился король. — Нет, не слыхал.
— Это очень, влиятельный банкир, большие знакомства, связи. Он здесь популярен в столице. Честнейший, уважаемый человек. У него есть серьезное дело к вашему величеству.
— У него ко мне серьезное дело? Не ошибаетесь ли вы, адмирал? Удивляюсь, ничего не понимаю…
— В сущности, я должен был заехать еще позавчера к вашему величеству, но кое-что помешало. Повторяю, очень серьезное дело и, по-моему, очень выгодное для вашего величества.
Король молчал, вопросительно глядя на адмирала. Адмирал собирался с духом.
— Он, ваше величество, очень занятой человек и поэтому очень просит вас пожаловать к нему для переговоров.
— Чтобы я поехал к нему? Так ли я понял вас, адмирал?
— Да… Он был бы счастлив принять у себя…
— Адмирал, я беден, я живу в обстановке, не требующей комментариев, но я не поеду к банкиру, будь он сам Ротшильд.
— Но почему?.. Это предрассудок…
— Что делать, я слишком стар для нынешнего века, живущего без всяких предрассудков. Неужели вас, адмирала этот банкир послал ко мне?
— Послал… это не то слово, ваше величество. Мы друзья, и он просил меня оказать, ему дружескую услугу.
— Нет, адмирал, я не поеду к вашему другу-банкиру. А если у него действительно есть ко мне дело, что меня, повторяю, удивляет до крайности, он от вас узнает мой адрес, и, если он явится, я обещаю его принять и выслушать.
Обрыдленко пожевал губами.
— Так и передать?
— Так и передайте.
— Хорошо, я думаю, что господин Айзенштадт найдет время заехать к вашему величеству.
— Это его дело.
Обрыдленко, недовольный результатами своего посещения, откланялся.
Лузиньян подумал ему вслед:
— Или я выжил из ума, или действительно ничего не понимаю. Адмирал на побегушках у банкира. . . . . . . . . . . . . . . . . . .В мое время этого не было. Теперь другое время настало, другое… без предрассудков…
5. ДИМА ГОРСКИЙ ПРЕУСПЕВАЕТ
Черноградские гусары давно перешли границу и все время двигались вперед по австрийской земле. Двигались с боем, потерями и той воинской доблестью, которой всегда славились черноградцы.
Они действовали то эскадронами, то полком, то вместе со всей дивизией, обрушиваясь несметной лавиной всадников на венгерских гусар, на уланские и драгунские полки русинов и чехов.
Стояла сухая, теплая осень. По словам Загорского, приятно воевать в такую погоду…
И если б не ночные пожары, если б не охватившие половину темных небес зарева факелами пылающих деревень, покинутых австрийцами, если бы не убитые и раненые, — право, было бы впечатление какой-то увеселительной прогулки. Буковые и дубовые леса на горах стояли во всем своем пышном желтеющем убранстве. В долинах с журчащими реками шумели водяные мельницы. Серые дороги и гладкие полотнища шоссейных путей — все это манило продвигаться все дальше и дальше в этот заповедный край, такой чужой и такой близкий, с его магнатскими замками, белыми деревнями, пасеками, девчатами и мужиками в свитках и кожухах, так напоминающими Волынь, Черниговщину и Полтавщину.
