7. ВОКРУГ «ИСТРЕБИТЕЛЕЙ»
Днем, катаясь на островах, Искрицкая заехала «на службу» к Корещенке. Службой опереточная примадонна окрестила раз навсегда мастерскую своего друга, где он так усердно создавал свои «истребители».
И вот она, такая странная средь этих станков, «цилиндров», поршней, винтов, мелькающих в каком- то бескогечном беге ремней. Опилки, железо, клещи самых разнообразных величин и форм. Корещенко, перепачканный, синей блузе, немытый, взлохмаченный, и Надежда Фабиановна, распространяющая вокруг себя аромат духов, в эффектной шляпе, оттеняющей широкими полями красивое лицо, и в дорогом, — чего-чего только нет: и мех, и атлас, и кружева, — длинном, чуть ли не стелющемся за нею манто.
Рукой в перчатке взяла Корещенку за подбородок.
— Смотри мне в глаза. Ты чем-то недоволен, золотце?..
— Я? С чего ты взяла? И не думаю! — ответил он, освободив свой подбородок из мягких замшевых тисков…
— Смотри! Чудный, сухой день, солнце, на Островах одно очарование! Понемногу желтеют листья… На Стрелке была — никого нет… Хорошо, тихо… А ты сидишь в этой своей коптилке… Ты — человек без поэзии. Ты не любишь природы, ты ничего не любишь!..
— А ты ее любишь, природу?..
— И природу, и музыку, и цветы, и любовь… А ты — копченый окорок… Посмотри, на лице какая-то сажа. На руках опилки…
— И это поэзия!..
— Сажа? Ха, ха, вот дурачок!
— Нет, не сажа, а то, над чем я работаю, — мои истребители! Незаметные, маленькие, они будут страшны самым чудовищным броненосцам! Это особенная поэзия, которая тебе непонятна, поэзия стали, железа, двигателей, орудий, мечущих на много верст разрушение и смерть…
— Понимаю, Володя. Понимаю, но не сочувствую. Это ведь вы, мужчины, народ кровожадный… Вы… А нас тянет к солнцу, тряпкам, объятиям… Но ты-то, ты-то? Откуда у тебя такие взлеты?! Ведь ты ни в Александры Македонские, ни в Наполеоны, ни в Скобелевы не метишь?
— Это — завоеватели. — Я не чувствую в себе ни призвания, ни таланта… Но совершенствовать изобретения, которые могут пригодиться завоевателям, — отчего же? И вообще это у меня с детства…
— Нянька уронила, — усмехнулась Искрицкая.
— Слушай, Надя, мне сегодня не нравится твой тон… Какая тебя муха укусила? Если кто из нас двоих может запускать друг, другу занозы, так это я…
— «Через почему» — так говорят у нас в Киевской губернии.
— Сама знаешь «через почему»… Мне твой платонический роман с господином Айзенштадтом начинает надоедать…
— Платонический?
— А то как же иначе? — опешил Корещенко. — Или… с тебя, пожалуй, станется?
— Дурачок, пошутила! Поверь, когда я захочу тебе поставить рога, ты первый узнаешь об этом… Айзенштадт, — он, впрочем, теперь не Айзенштадт, а господин Железноградов, — не моего романа. У него большой живот, а я терпеть не могу мужчин с большим животом…
— Но ведь и я не Аполлон Бельведерский.
— И даже очень не Аполлон. Ты некрасивый, грязнуха, но ты мне нравишься, и не за твои миллионы, а сам по себе… Ну, вот, хорошенького понемножку, поехала! Ты сегодня обедаешь у меня?
— С удовольствием, но этак попозже, в половине восьмого…
— С ума сошел, обалдеть можно, ведь я сегодня играю!
— А…
— Бее… Жду тебя без четверти семь.
— Постой, ты обещаешь мне реже показываться с этим Чугуноградовым, или как там его?
— Нет, не обещаю, — ты меня имеешь, чего же еще? Всю имеешь, а если я с ним раза два-три в неделю покажусь, я… — Искрицкая нагнулась к его уху, — я от этого не стану менее… вкусная… Мне нравится его дразнить, он мало-помалу выходит из роли платонического содержателя, ему хочется большего. Моя близость раздражает его, ему не сидится на месте, и он визжит поросенком… Но, кажется, к тебе идут… Какой монументальный мужчина… Да ведь это всем известный Мясников… Только я не хотела бы с ним знакомиться… До свидания…
Искрицкая быстро прошла мимо уже входившего в мастерскую сквозь широко настежь раскрытые, двери Мясникова.
Этот громадный мужчина окинул плотоядным взглядом с ног до головы артистку и облизнул кончиком языка полные чувственные губы.
Искрицкая, пересекши дверь, села в коляску и, отъезжая, сделала ручкой своему другу.
Мясников, звякнув шпорами, отдал честь маленькому, невзрачному инженеру.
— Я имею удовольствие видеть Владимира Васильевича Корещенко?.. Моя фамилия Мясников… Давно хотел с вами Познакомиться, да все не было предлога. Теперь он как раз налицо — и весьма важный предлог.
Корещенко смотрел на неожиданного костя и не мог отделаться от мысли: «Какое неприятное лицо!»
В самом деле, наружность Мясникова скорей отталкивающая, чем привлекающая. Большое, одутловатое, красно-сизое лицо говорило о многих пороках, явных и тайных. Пьяница, кутила, развратник… Под глазами, серо-кошачьими, холодными, жестокими, дряблые мешки… Когда он улыбался, оскал зубов не давал покоя собеседнику чем-то назойливым. Усы росли какими-то мышиными закрученными хвостиками у самого носа… Нижняя половина расстояния между носом и верхней губой тщательно выбривалась…
Мясников без церемонии шарил глазами по всем углам мастерской…
— Извините, Владимир Васильевич, мое любопытство, но я так много наслышался о ваших «истребителях».
— Да… — неопределенно ответил Корещенко.
— Сам по себе я не стал бы отнимать у вас время, но явился с официальной, так сказать, миссией. Елена Матвеевна Лихолетьева заинтересовалась вашим изобретением. Это весьма логично и приятно, принимая во внимание положение Елены Матвеевны и то, как ей близко и дорого все касающееся жгучих отечественных интересов. Там хотят возможно скорее ознакомиться со всем тем, чему вы отдаете себя с таким самоотвержением. Вы понимаете, какие для вас перспективы? Все это будет немедленно двинуто, закипит работа, и ваши истребители на страх врагам будут бороздить все моря — Черное, Балтийское и даже Средиземное. Надеюсь, вам это улыбается в принципе?
— Это моя мечта!
— Мечта, как нельзя более близкая к осуществлению. Итак, не будем тратить понапрасну драгоценнейшего времени. Мне поручено — с вашего, конечно, согласия — взять у вас все чертежи, планы, словом, весь материал.
— Зачем?
Мясников улыбнулся отвратительной улыбкой…
— Странный вопрос… Я же докладывал вам, что группа сведущих людей-специалистов, занимающих, видное положение, хочет ознакомиться с вашими истребителями, дабы скорее осуществить и применить их к нуждам войны…
— Но ведь ваши специалисты не разберутся без меня во всем этом хаосе. Мне кажется, если кто и мог бы им объяснить и растолковать, это — ваш покорный слуга.
— Какие же могут быть сомнения! Мы воспользуемся вашим содействием в самом недалеком будущем… на ближайших днях, но… пока я, к сожалению, не вправе… Есть на первый глаз маленькие, непонятные военные тайны… Пока разрешите без вас… Неужели вы нам не доверяете? Если, наконец, не
