У нас с Галкой каникулы

Потом она на­дела свое любимое рябенькое платье, чмокнула нас и вме­сте со своими родителями пошла на станцию. Я посчитала, получилось, что вернутся они не раньше, чем через десять часов.

— Ого! — сказала Галка.— За десять часов до Москвы можно пешком дойти.

— Больно ты скорая, до Москвы от нас тридцать девять километров.

— Ну и что! Когда мы с дедом гуляем, мы идем три километра час, а идем мы не очень быстро.

— Тебя не переспоришь,— сказала я.— Давай-ка лучше завтракать. Вообще я сегодня в доме старшая, ты должна меня слушаться. 

— Хорошо,— сразу со­гласилась Галка,— давай сегодня весь день играть в дочки-матери, ты будешь мама, а я дочка.

Мы позавтракали, вы­мыли посуду, подмели пол, даже подмели большой метлой из прутьев главную дорожку, которая бежала от наших дверей до самой калитки. Оставалось толь­ко сходить за молоком. Но тут Галка пропищала:

— Мама, заплети мне косички.— Она все время помнила, что мы играем в дочки-матери.

Я уже немножко умею штопать колготки, умею зашивать не очень большие дырки на платье, да­же вышила маме к жен­скому дню длинный кармашек для расчески. А косы заплетать я еще не научи­лась, это очень трудно. Па­па тоже не умеет запле­тать кос. Зимой мама уеха­ла в командировку прини­мать экзамены у студен­тов-заочников. И тут ока­залось, что наш папа мо­жет сам и котлеты делать, и картошку жарить, а борщ у него даже получается вкуснее маминого. Но надо было еще каждое утро заплетать Галке косы...

В первый день папа долго мучил ее и в конце концов так причесал, что Галка вернулась из школы злая, запла­канная и сказала, что мальчишки ее дразнят Степкой-рас­трепкой. И папа вот что придумал. Он разлохматил тол­стую веревку, немножко расчесал ее и весь вечер учился на этой веревке заплетать косы. Но когда утром запле­тал косы Галке, она все равно визжала на весь дом. И когда мама ее причесывает, Галка тоже все ойкает да пищит.

— Знаешь что, дочка,— сказала я Галке,— давай-ка я тебя подстригу.

— Понарошку? — спросила Галка, потому что мы же с ней играли в дочки-матери.

— Нет, по правде,— ответила я.— Ведь маме по пять раз в день приходится заплетать тебе косы, ну что ей, де­лать, что ли, больше нечего!

— Все равно нам от нее нагорит,— захныкала Галка.

— Да она даже рада будет, посмотришь. Я вот стриже­ная, так мама говорит, что она с моими волосами горя не знает. Неужели тебе не надоело ходить Степкой-растреп­кой.

— Ладно, стриги,— согласилась Галка,— только, чтоб не больно.

Я хотела срезать косы пониже, чтоб потом быстрее их снова отрастить, если мама нас начнет ругать. Но одна коса срезалась выше, пришлось еще подрезать и другую, и опять получилось неровно, и опять я подравняла.

Галка побежала наверх посмотреть на себя в зеркало. Вернулась такая веселая и сказала, что ей очень нравится быть стриженой.

Мы второй раз поели, потом сбегали за молоком, потом к маленькой Оле поглядеть на ежиху с ежатами, и все равно до приезда наших оставался почти целый день. Было жарко, хорошо было бы побарахтаться в Безымянке, но мама не велела уходить далеко от дома. Галка сказала:

— Алеша обед сам готовит.

— Обед у нас есть, мама вчера большую кастрюлю щей наварила. Знаешь, как эти щи называются? Ленивые.

— Ле-ни-вые! —удивленно протянула Галка.

— Ну да. Понимаешь, каждый день лень варить щи, поэтому их варят сразу на два, даже на три дня. И назы­ваются они ленивыми.

—Тогда и котлеты и голубцы тоже бывают ленивые, мама их тоже на два дня делает. Она говорит, что голубцы на другой день даже вкуснее бывают...

Галка еще чего-то лопотала, но я ее почти не слушала. Я думала о том, чем бы нам еще заняться. Когда баба Ната с дедом Володей уезжают на два или три дня в город, мама делает большую уборку, стирает. И еще обязательно приго­товит им какой-нибудь сюрприз. То сошьет бабе Нате фар­тук, то сама починит деду Володе его очень старые, но са­мые удобные домашние туфли, она их все время чинит, а они все время худятся. Однажды мама даже выстирала его соломенную шляпу, и она стала как авоська — длинная и с дырками.

Думала я, думала и вдруг вспомнила, что у деда Володи жесткие подушки. Сам-то он на них не жаловался, но мама уже сколько раз говорила, что в этих подушках свалялся пух и надо бы его простирнуть. Но у нее, говорила мама, до этих подушек никак не доходят руки.

— Давай постираем деду Володе подушки,— предложи­ла я Галке,— и дед Володя будет доволен, и мама будет довольна.

— Давай! — закричала Галка.— Только, чур, я тоже бу­ду выпускать пух. И стирать. Все будем делать поровну.

Мы нагрели воды, прямо на лужайку поставили два корыта. Потом расстелили клеенку и чистую простыню, чтоб просушить на них пух.

Стирать пух было не очень интересно, потому что он никак не белел, даже наоборот. Зато когда он начал подсыхать на солнце, я поняла, что придумала очень хорошее, очень нужное дело.

— Как интересно!—радовалась Галка.— Как хорошо! Только давай никому ничего не говорить, просто положим чистые подушки на место — и все. Ляжет дед Володя спать и удивится: «Что такое, наверно, мне не мои подушки по­ложили!»

— Очень пышные получатся подушки,— сказала я.— Даже не знаю, как мы засунем столько пуха в наволочки. Ты только посмотри, его все больше и больше становится. Целая гора! Хорошо, что ветра нет, а то пух может разле­теться, он же легкий.

— Немножко есть ветер, видишь, как листья трепыха­ются.— И Галка показала на маленькое деревцо, которое росло между высоких сосен.

— Так это же осина, на ней всегда листья шевелятся,— объяснила я Галке.— Потому и говорится: «Дрожит как осиновый лист».

Чтобы пух скорее сох, мы его осторожно переворачива­ли. Я все смотрела на небо. Уж сколько раз было так: на небе сплошные тучи, но дождя нет и нет. А иногда такое чистое небо, такое солнце, что даже не верится, что быва­ют на свете хмурые дождливые дни, и вдруг откуда ни возьмись — одно облако, другое. Сначала белое, совсем не опасное облако, потом потемнее, еще потемнее, да как польет дождь.

Я смотрела то на небо, то на пух и твердила про себя: «Хоть бы не было ветра, хоть бы не было ветра...» А Галка все время ворошила пух и что-то напевала. Я никак не могла привыкнуть к ней, стриженой.

— А знаешь,— сказала я ей,— по-моему, ты теперь ка­жешься выше.

— А я вообще расту,— сказала Галка.— Когда растут, во сне дергаются, я уж два раза дергалась.

— Не дергаются, а вздрагивают,— поправила я ее.— Я тоже иногда уже начну засыпать и вдруг как вздрогну. 

— Все равно,— заспорила Галка,— ведь когда люди вздрагивают, они же немножко дергаются. Колятка, навер­но, каждую ночь дергается, он вон какой длинный. Теперь много длинных детей, я по радио слышала, что это по­тому, что мы хорошо питаемся.

Я сунула руку в пух. В самом низу он еще был немнож­ко сырой, но на небе уже показались облака, еще тонкие, совсем не страшные, но теперь зашевелились и широкие листья маленьких кленов. Я сказала Галке, что пух досох­нет и в подушках, положим их на солнце, и пусть себе лежат хоть до самого вечера.

— Ни в коем случае! — маминым окончательным голо­сом сказала Галка.— Ты что хочешь, чтобы дед Володя на мокрых подушках спал, для этого мы, что ли, столько тру­дились!

— Но ведь уже ветер подул.

— Это у тебя в голове ветер дует,— грубо ответила мне Галка,— раз ты хочешь, чтобы дед Володя