У нас с Галкой каникулы

потом ты забываешь, что у меня здесь внучки...

Прошел день, прошел второй, прошел третий. Мама отдыхала от нас с Галкой в Москве, а мы с Галкой верте­лись под ногами у бабы Наты. Она пекла блинчики, завора­чивала в них то мясо, то творог, жарила нам картошку, варила компоты и ни разу — кашу, которую каждый день заставляла нас есть мама. Для толщины. Баба Ната сама терпеть не могла каш.

После завтрака мы все вместе весело мыли посуду, под­метали пол, потом баба Ната говорила:

— Ну, пошли куда глаза глядят.

Лес, настоящий лес без домов, был от нас не близко. А сперва было ржаное поле. В середине — дорога для машин, самая обыкновенная, земляная, и еще по обе сторо­ны тропинки для людей. У нас на Украине они называются стежками. Мы шли, и лес будто шел нам навстречу. Шли мы все босиком. Очень это здорово, шагать по теплой не­множко колючей стежке босиком! Рожь была еще невысо­кой, но с длинными колосками, баба Ната нахваливала ее, говорила, как про человека: «Она у нас нынче умница».

Мы шли не просто так, ни с того ни с сего, мы шли на разведку. Нужно было узнать, где тут живет земляника, где черника и скоро ли земляника покраснеет, а черниц почернеет. Оказалось, что уже совсем скоро. А пока мы рвали ландыши. В лесу, в высокой траве, они были крупными и такими душистыми, что нам с Галкой потом жалко было мыть руки, хотелось, чтоб они подольше пахли ландышами.

В выходной день куда глаза глядят пошел с нами и дед Володя. Он тоже разулся, но все время подпрыгивал, смахивая с подошв песок, морщился. Мы смеялись над ним, а он себя ругал:

— Разнежился, забыл, как до белых мух безо всякой обувки шастал.

Обратно мы пошли нашей любимой дорогой мимо ржа­ного поля. Дед ласково, как гладил по голове меня или Га­лю, провел ладонью по колоскам и сказал:

— Хлебушек...

Шли мы медленно, потому что уже все устали, и я ска­зала:

— Когда я буду богатой, я куплю «Москвича» и мы бу­дем ездить далеко-далеко. Увидим дремучий лес — пойдем в лес, увидим речку — бултых!—искупаемся. Хорошо, ко­гда своя машина, правда, дед Володя?

Дед Володя помолчал-помолчал, потом ответил:

— Не знаю... Не пробовал... — Лицо у него стало стро­гим и немножко печальным.— Так, говоришь, купила бы машину? — Тут дед Володя улыбнулся, но тоже еще не очень весело.— А знаете, о чем мечтал я, когда мне было лет семь-восемь? Ни за что не угадаете.

— О мотоцикле,— выпалила я, чтоб опередить Галку.

— О шоколаде,— сказала Галка и облизнулась. Она лю­бит шоколадные конфеты, а я нет, я — леденцы.

— О ломте чистого хлеба!

Дед Володя что-то вдруг разволновался, у него даже глаза покраснели. И ни я, ни Галка не посмели спросить его, а что это такое — чистый хлеб? Какой еще бывает хлеб? И дед долго молчал, наверно, успокаивался. Потом он обнял за плечи бабу Нату, заглянул ей в лицо и сказал

— И ваша бабушка небось тогда разве что во сне ви­дела чистый хлеб.

— Видела! — быстро заговорила баба Ната.— Ча-асто! Будто стоит передо мной тарелка с молоком, а я макаю в него белый ноздреватый такой хлеб и ем. У нас на Урале любят макать белый хлеб в молоко. А наяву я чистого хлеба не пробовала долго, года два, пожалуй. Пекли мы, правда, лепешки в русской печи прямо на поду, но лепеш­ки эти были из толченой черемухи, из сушеной лебеды, и не помню уж еще из чего. А муки клали чуть-чуть для свя­зи. Да и то не муки, а отрубей. Вот какой у нас был хлеб.

— Ну и я примерно года два о чистом хлебе знать не знал,— сказал дед Володя,— даже забыл, какой он есть. Уже в тысяча девятьсот двадцатом году в детском доме я его опять увидел. Правда, и тогда в нашей стране еще ту­говато было и с едой и с одеждой, но для нас, детей, люди последнее от себя отрывали.

— А нас в детском садике даже насильно заставляли все с хлебом есть,— сказала Галка.— И блины со сметаной насильно.

Я молчала, я думала о том, что часто вру маме: говорю ей, что уже съела весь кусок хлеба, а сама возьму да спрячу его за тарелку, а то в карман суну. Галка тоже так делает. Мы с ней уговорились, что, когда вырастем и нам никогда не надо будет слушаться, мы все будем есть без хлеба.

БАБУШКА АНИСЬЯ

Федя с Коляткой куда-то запропастились. Мне-то на лугу и без них было весело, я уже и холодной воды пере­стала бояться, а Галка окунется разок в речке и бродит одна, будто ищет чего в траве, а сама все на гору погляды­вает. Я сказала ей раз:

— Скучно тебе без Колятки.

— Даже нисколечко,— быстро ответила она,— пусть торчит в своем совхозе, мне-то что!

Мама тоже видела, что Галка ждет Колятку. Уж очень весело они в прошлом году дружили. То придумают какую-нибудь игру, то о чем-то рассказывают друг другу, смеются.

— Странный ты человек,— сказала мама Галке.— Вот вы с Наталкой и то мне помогаете. В магазин сходите, грядки польете. А у Колятки с Федей дел побольше. В Зареченске у них только изба на курьих ножках да Коляткин лимон, а в совхозе целое хозяйство и беспомощная бабушка. Колятке с Федей не до беготни.

Вечером мама это сказала, а утром, только мы про­водили деда с бабой, смотрим — идут наши мальчишки. У Колятки в руках цветы. В прошлом году ходили мы в поле за цветами, все рвали одинаковые цветы, но у нас с Галкой и Федей получались растрепанные веники, а у Ко­лятки — букет. И сегодня в руках у него был красивый букет, красивее, чем из самых лучших садовых цветов.

Постоял Колятка, потоптался на месте, похлопал белы­ми своими ресницами и сунул букет маме.

— Это я вам... По дороге нарвал, еще с росой... Если их с росой сорвать, они долго в воде простоят.

— Спасибо, милый,— сказала мама.— Большое тебе спасибо!

— Не за что, Анна Владимировна,— серьезно отвесил Колятка.— Вот у нас под окнами, того гляди, маки махро­вые зацветут, так я вам маков принесу.

— Чего там маки,— сказал Федя,— яблоков у нас нын­че будет тьма-тьмущая. Мы вам скоро яблоков притащим, отец говорил, зеленые-то еще полезнее спелых, только вот оскома от них досаждает.

Мама накормила нас завтраком. Колятка ел медленно и все время молчал.

— Ты, как верблюд, жуешь,— вдруг сказала ему Галка. Мама сердито посмотрела на нее, а я под столом наступила Галке на ногу. Но она, противная, даже не ойкнула. И еще хуже сказала:

— И шея у тебя, как у верблюда — длинная-длинная.

— Не длиннее твоего языка.— Мама даже покраснела, так ей было стыдно за Галку.

Федька рассмеялся, помотал головой.

— Я вот тоже языкатый, я и ночью-то, во сне, никак не могу угомониться, все чего не то бормочу, и в школе на уроках болтаю. А из Колятки каждое слово клещами тя­нуть надо.

Федька раньше всех съел и кашу, и бутерброд, и две кружки чаю выпил. Потом вытер ладонью рот и сказал:

— Я на еду злой!

Мама спросила мальчиков о том, была ли бабушка Анисья у врача.

— Быть-то была, только не подлежат ее глаза лече­нию.— Колятка глубоко-глубоко вздохнул и опустил гла­за.— Сегодня вот сюда она приедет, в Зареченск.

А Федя даже про слепую бабушку все старался расска­зать что-нибудь веселое, смешное.

— Знаете, о чем она намедни толковала? Охота, гово­рит, мне в космос слетать для науки. А то, говорит, я вон какую долгую жизнь прожила, а пользы от меня людям все­го-ничего. Эх, старехонька- дурехонька...

— Хватит болтать!— строго оборвал его Колятка.— Про космос она в шутку говорила, а вообще-то