— Что ты ему сказал?
Комар вздохнул и почему-то отвел взгляд в сторону:
— Что я ему скажу? Мы же договорились — дружба до гроба.
Мы отправились к Падуну.
По дороге Комар все вздыхал и оглядывался назад.
— Чего оглядываешься?
— Ничего… Сегодня Степка с девчонками в домах прибирает…
— Ну и пускай прибирает. А нам веселее, правда?
— Конечно, веселее…
Пройдет несколько шагов — снова оглядывается. Лицо кислое, глаза бегают из стороны в сторону. Даже противно смотреть!
— Если хочешь, можешь уходить, — не вытерпел я.
— Я не хочу… Я рисовать буду.
— Рисовать же лучше, правда?
— Правда. Степка только обидится…
— Что ты пристал ко мне со Степкой? Иди к нему, я не держу.
Но Комар плелся за мной и все вздыхал, как старуха. Нет, таких товарищей у меня еще никогда в жизни не было!
Но вот наконец и Падун. Я сел под тенью березки, а Комар примостился возле самой воды, на большом сером камне. Я раскрыл тетрадку и задумался. О чем писать? Сначала надо рассказать о своем приезде на Братскую ГЭС и, конечно же, о Степке. О Степке я напишу посмешнее. Он будет разорять птичьи гнезда, дергать девчонок за косы и делать всякие другие глупости. Над портретом Степки тоже надо подумать. Нос — картошкой, большие, навыкате глаза. Под глазом можно посадить синяк, или, как говорил сам Степка, «кляксу».
Я написал полстранички, но подумал и все зачеркнул. Если кто-нибудь прочтет мой дневник, то не узнает Степку. Ведь Степка в жизни не такой. И синяка у него под глазом нет. Ну его совсем, этого Степку! Лучше буду писать о Падуне, тайге, о великой дружбе с Комаром.
Я быстро написал, как шумит Падун, заманчиво синеет тайга, а затем принялся за Комара. Вначале надо описать его наружность — рот, нос, волосы, веснушки. Плохо, что Комар рыжий. Эти рыжие веснушчатые мальчишки почти в каждой книжке встречаются. Прочитает Люська дневник и скажет: «Абсолютная неправда. Генка для смеха выдумал». Попробуй доказывай потом Люське. Ведь рыжих людей на свете не так и много. Я, например, знаю только двух — Комара и Люську. Да и то Люська утверждает, что она не рыжая, а блондинка.
С веснушками Комара я справился легко. Нос тоже описывать недолго. Нос как нос — немного конопатый, вздернутый. В общем, портрет Комара занял минут пять или десять. Значительно труднее было писать о вечной Дружбе. Вот если бы Комар вытащил меня из проруби или вынес на руках из горящего дома, тогда дело другое. Садись и пиши о ледяной воде, едких клубах дыма и зловещем пламени. К сожалению, ничего этого не было.
«А что, если присочинить какой-нибудь подвиг?» — подумал я и украдкой посмотрел в ту сторону, где сидел Комар.
То, что я увидел, мгновенно отбило у меня охоту писать о пожарах и ледяной воде. Пока я описывал наружность Комара и думал о вечной дружбе, Комар собрал свои кисточки и тихо, точно кошка, крался вдоль берега. С каждой минутой мой вероломный товарищ уходил от меня все дальше и дальше.
— Комар! — крикнул я. — Комар!
Комар остановился, испуганно оглянулся и вдруг помчался вперед, сверкая пятками.
Глава двенадцатая
ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СЛАВА? ПОСЛЕДНЯЯ ССОРА. ГЕННАДИЙ ПЫЖОВ УЕЗЖАЕТ В МОСКВУ…
Давно уже я не писал ничего в своей тетрадке. Писать было не о чем. Падун, тайга, Пурсей… Обо всем этом я рассказал раньше. Скучно, тоскливо, тяжело. За время ссоры произошла только одна история, но и она не много заняла страниц в моей тетради.
Я вышел из дому и увидел на берегу Ангары толпу людей. Они смотрели из-под ладоней на Падун и о чем-то оживленно разговаривали. «Может, утонул кто-нибудь?» — подумал я и побежал к реке.
— Что тут такое? — спросил я у рабочего в толстых брезентовых штанах и резиновых сапогах.
— А вот, гляди, — сказал рабочий и указал рукой в сторону Падуна.
Среди камней, зарываясь носом в крутые волны, мчалась большая черная баржа. На корме, вцепившись руками в перекладину руля, стоял лоцман. Баржа то исчезала из глаз, то вновь взлетала на волну. Но самое страшное было еще впереди. Баржа должна была проскочить узкие ворота, образовавшиеся в зубчатой каменной гряде. Все замерло на берегу. Было только слышно, как тяжело дышит у меня за спиной рабочий в резиновых сапогах и звенит на песчаной отмели бессильная волна. Мне казалось, будто в эти минуты я стоял рядом со старым лоцманом. Ветер хлестал в лицо, студеная ангарская волна сбивала с ног, валила на мокрую, скользкую палубу. Наверно, так же, как и я, думали и остальные. Каждый мысленно был с отважным лоцманом и говорил ему ласковые, ободряющие слова:
«Держись крепче, бесстрашный человек. Наша возьмет!»
Баржа с цементом проскочила ворота. Лоцман положил руль направо и повел ее наискосок, к Пурсею. Все замахали руками, начали бросать вверх фуражки и кричать «ура». Я тоже не удержался и закричал так, что все зажали уши и оглянулись.
Дома я решил рассказать лоцману о своих планах. Я поставил перед героем чугунок с картошкой, налил чашку чая, размешал сахар и сказал:
— Знаете что? Я решил написать на Пурсее вашу фамилию.
Лоцман перестал есть и недовольно посмотрел на меня.
— Хватит, однако, того, что о Степке пишете, — сказал он. —Мимо забора пройти стыдно.
— Так я ж вам не о заборе говорю. Я говорю: напишу вашу фамилию на Пурсее, рядом с капитаном и механиками.
Лоцман покачал головой. Возле глаз собрались тонкие морщинки, как будто бы он смотрел в солнечную даль и видел что-то очень хорошее и приятное.
— И на Пурсее писать нечего, — сказал он. — Выдумал, однако!
— Почему не надо? — возразил я. — Капитан Королев и механик Черепанов написали, а вы не хотите. Видели,как на берегу руками размахивали и кричали «ура»?
— За «ура», однако, спасибо, а писать не след, — настаивал лоцман.
— Но ведь Королев…
— Ты о Королеве не говори, знаю. Добрый моряк. Сам с ним через Падун переправлялся.
Признаться, такой новости я не ожидал.
— А почему вашей фамилии рядом с Королевым не написали? Забыли?
— Однако, не забыли. Десять душ нас на «Орле» плавало. Разве всех запишешь? И места не хватит.
По-моему, лоцман заблуждался. Если послушать его, так не нужны ни слова, ни геройство, ни памятники… Я сказал лоцману, что он ошибается и у меня об этом совершенно иное мнение. Лоцман улыбнулся и покачал головой:
— Чудной ты, однако, человек! Возьми войну. Сто полков идет в атаку. Тыщи людей бьют врага, не щадя живота своего. Разве ж обо всех напишешь? Скажут: «Отличились войска генерала такого-то». Вот всем и приятно.
— А слава как? Одному генералу?
— Почему одному генералу? Найдут, однако, кто лучше всех сражался. Кому орден пожалуют, кому медаль, а кому и просто: «Спасибо, товарищи солдаты, за службу!» А солдаты стоят в строю, смотрят на
