Нет, этого, пожалуй, делать не стоит. Сразу же заинтересуются: «Куда? Зачем? И где твои почти совсем новые желтые ботинки?»
Лучше уйти подальше от греха.
Недолго думая я повернулся и быстро зашагал обратно, к своему вагону.
Но, видно, Люська не зря носила очки. Она узнала меня и закричала на весь перрон:
— Геночка, здравствуй! Иди сюда!
Размышлять, или, как говорят, взвешивать все обстоятельства, было некогда. Я взял ноги в руки и помчался мимо вагонов, расталкивая и сбивая с ног пассажиров.
— Держи его, держи! — услышал я сзади голос Джурыкина.
Не успел я добежать до своего вагона, как Люськин отец настиг меня, схватил за шиворот и грозно сказал:
— Стой, стервец!
Мгновенно нас окружили пассажиры. В толпе мелькнула красная фуражка милиционера.
— Граждане, не толпитесь! Попрошу!
Меня вели, по перрону, как страшного преступника: справа Люськин отец, слева — милиционер с расстегнутой кобурой. Мое путешествие в Москву, пожалуй, закончилось.
Один за другим побежали мимо нас вагоны: второй, третий, четвертый. На подножке седьмого вагона стоял фальшивый доброволец. Он размахивал рукой и выкрикивал только мне одному понятные слова:
— Мальчик, чайник! Мальчик, чайник!
Так тебе и надо. Будешь знать, как удирать из Сибири.
Глава пятнадцатая
МЕНЯ ХОТЯТ ПРИВЯЗАТЬ К ЧЕМОДАНУ. ПО НОВОЙ ДОРОГЕ. СОВСЕМ КАК В СТАРОЙ КНИЖКЕ…
Меня привели в отделение милиции и посадили на длинную скамейку.
— Где он украл у вас чайник? — спросил Джурыкина сержант милиции.
— У меня не было никакого чайника, — ответил Джурыкин.
— А почему же вы кричали «держи»?
— То есть как — почему? Он удрал от отца, с Братской ГЭС. Разве вы не видите? Посмотрите на него!
Сержант осмотрел мои грязные, растрескавшиеся ноги, засаленную рубашку и почесал в затылке.
— Так вы, значит, его отец?
Джурыкин поморщился, как будто разжевал гнилой орех.
— Еще чего не хватало! Разве у меня может быть такой сын! Я просто хороший знакомый. Еду добровольцем на Братскую ГЭС.
Теперь уже поморщился сержант. Он укоризненно посмотрел на Джурыкина и сказал:
— Вот видите, гражданин, какие у вас знакомые…
— Какой он знакомый! Хулиган, и все!
— Гражданин, попрошу не путать! Вы только сейчас сказали: «Хороший знакомый». Я не глухой.
— Я не про Генку говорю. Про отца.
— Ах, про отца. Это дело другое. Что же вы намерены делать с этим беженцем?
Джурыкин впился в меня глазами:
— Если бы мне разрешили, я бы его убил.
Лицо сержанта помрачнело. Он прошелся по комнате снова сел к столу и начал барабанить пальцами по толстому, в чернильных пятнах стеклу.
— Так что же все-таки вы хотите с ним делать?
— Повезу к отцу. Пусть сам расправляется.
— А если сбежит?
— Не сбежит. Веревкой к чемодану привяжу!
Сержант вздохнул, вырвал из блокнота листок и протянул Джурыкину:
— Пишите расписку.
Джурыкин обмакнул перо и задумался.
— А как ее писать, в какой форме?
Сержант стал диктовать, как учитель в классе:
— «Получен позорно сбежавший со строительства Братской ГЭС мальчик в количестве одного человека…»
Джурыкин отдал расписку, простился со всеми милиционерами за руку и повел меня по перрону.
Под деревом с пыльными листьями сидели на чемоданах Люська и ее мать. На коленях у Люськи лежал толстый словарь в черной обложке. Люська очень обрадовалась мне и спросила:
— Гена, ты уже акклиматизировался в Сибири?
— Это еще что за акклиматизация?
— Разве ты не знаешь?
Люська открыла словарь и прочла:
— «Акклиматизация: процесс приспособления животных и растений к новым условиям среды обитания».
— Разве я животное?
— Геночка, чего ты обижаешься? Совершаешь аморальные поступки и еще кричишь!
Ну, теперь началось…
Люська стала рассказывать московские новости. Но и тут, конечно, не обошлось без буквы «а».
— А я тебе письма везу, — сказала она. — Из редакции прислали. Целых шесть штук. Наверно, снова какие-нибудь абстрактные ответы.
Но мне было совсем не до писем. Я смотрел на Джурыкина и думал: что он теперь будет со мной делать? Может, и правда привяжет к чемодану?
Джурыкин пошептался с женой, а затем сказал:
— Садись на чемодан и не смей двигаться с места. Я пойду куплю тебе билет.
Я сел, как приказал Джурыкин, на чемодан и стал один за другим распечатывать конверты. Письма прислали из различных газет, но отличить их друг от друга было невозможно, как хороших двойников. Начинались они словами «Уважаемый товарищ Лучезарный» и заканчивались словами «к сожалению». И все же письма обрадовали меня. Год назад послал стихи, а о них не забыли, не выбросили в мусорный ящик…
Для того чтобы попасть в Братск, совершенно не нужно путешествовать до самого Иркутска. Об этом я уже писал, когда мы с отцом были у старинного приятеля Игошина. Московские пассажиры должны делать пересадку в Тайшете, а уже отсюда по новой железной дороге Тайшет — Лена ехать в Братск.
Жаль, что по этой новой дороге мы поедем только до Братска. Неплохо было бы прикатить к берегам великой сибирской реки Лены, а оттуда поплыть на пароходе в Якутск. Впрочем, можно отправиться и дальше, до самого моря Лаптевых, в северный морской порт Тикси.
Но об этом я мог только мечтать. Моя жизнь и моя дальнейшая судьба были сейчас в руках Джурыкина…
Но вот пришел и Джурыкин.
— Собирайтесь, — сказал он, — через пять минут придет поезд.
Мне собирать было нечего. Я изорвал в мелкие клочки письма с абстрактными ответами и взял в руки чайник. — Где ты купил этот самовар? — удивленно спросил Джурыкин.
— Это не мой чайник. Это фальшивого добровольца. Джурыкин даже не поинтересовался, кто это такой фальшивый доброволец. Он лишь махнул рукой и подал мне узел, из которого выглядывал угол подушки и ручка электрического утюга.
Вагон был переполнен. Плотно прижавшись друг к другу, пассажиры сидели на скамейках, узлах, чемоданах. Нам с Люськой уступили место возле окна. Люська положила словарь на столик, облокотилась
