Публицистика 1918-1953 годов

вспомните, скольких сбил с толку его открытый переход к большевикам, его двухлетний и горячий труд плечом к плечу с «Владимиром Ильи-чем», с Петерсом, с Дзержинским, его акафисты советской власти! Недаром же после убийства Урицкого (когда, по свидетельству петербургской «Красной газеты» в одну ночь была убита «ровно тысяча» ни в чем неповинных людей, а Горький выступил председателем на торжественном собрании «Цика»), недаром повесили большевики плакаты по всему Петербургу: «Примирение русской интеллигенции с советской властью!» — и ассигновали Горькому миллионы на издание «Пантеона всемирной литературы»!

После того, — сколько раз разевала рты почтенная публика, благодаря Горькому! О, он хорошо знает нашу зыбкость и силу путания следов! Он знает, что значит к черту отшвырнуть все меры, все границы обычного, среднего: средний человек, привыкший к мере, непременно ошалеет, непременно растеряется.

Приехали в Москву два, три жулика из Индии, а он на весь мир возгласил, что на поклон к «святому, величайшему из великих Владимиру Ильичу» течет вся Индия от Гималаев до Цейлона — и обалдел Париж, Лондон:

— А-а! Кажется, и впрямь все готово в Индии к канонизированию этого косоглазого плута, который, по словам Горького, «так чудесно хохочет», стоя по горло в крови и грязи!

Спас Горький одного своего знакомого от расстрела, — одного из тысячи, расстрелянной той самой властью, которую он так славословит и так подкрепляет своим влиянием, — и опять мы растеряны:

— Все-таки, знаете, спасает… Все-таки смягчает эту власть… А потом этот «Пантеон»… Все-таки, знаете, это сохранение хоть остатков русской культуры…

Да и как не растеряться? «Он многогранный… Он не политик… Он не подходит под общую мерку»…

И Горький, отлично учитывая нашу нетрезвость, все пышнее и пышнее являет свою «многогранность», особенно тогда, когда ухудшаются советские делишки.

И теперь уже сам черт не разберет, что он думает и исповедует: то русские мужики и рабочие — «дикари, хвастуны и лодыри», то они «пламенные борцы»… то советская власть творит дивное, планетарное дело, то «я с белыми, а не с вами, — мне, я вижу не по пути с такими разбойниками… Раз вы избиваете мозг России, русскую интеллигенцию — до свидания, имею честь кланяться!»

О-о, Бог мой, наконец-то открыта Америка! Догадался-таки, прозрел на исходе третьего года!

Но нет, даже и в Одессе не крутят Янкеля так грубо!

P. S. «Я далек от политики и… сам у большевиков на подозрении… Девяносто пять процентов коммунистов — нечестные люди, далекие от коммунизма, склонные к мошенничеству и взяткам…»

Я прочел это, когда моя статья была уже написана. Это — заявление Горького г. Борису Соколову, это отрывок из только что опубликованной заметки Соколова «Беседа с Горьким».

А я опять сделаю буквальную выписку из речи Горького на прошлогоднем «всемирном» съезде представителей III Интернационала, напечатанной в № 1 «Коммунистического интернационала» (Москва, май 1919 г.):

«Каждый должен признать планетарное значение деяний честнейших русских коммунистов… Их честное сердце не колеблется, честная мысль чужда соблазну уступок, честная рука не устанет работать…»

Он, без конца агитирующий путем всяческих посланий о красе советской власти, канонизирующий Ленина, председательствующий на съездах III Интернационала, — он «далек от политики»…

А то, что он заявляет теперь, что 95% «честнейших» коммунистов бесчестно, это г. Соколов называет только «непонятной двойственностью» его!

<Ответ на анкету «Общего дела» по поводу трехлетия большевизма>*

1) В чем сила большевиков?

2) Почему они сумели удержаться у власти 3 года?

3) Какие причины укрепили их власть и положение?

«В чем сила большевиков? Почему они у власти три года? Что укрепило их?»

Ничто их не укрепило и не укрепляло, они лишь существовали. И как! Все время вися над пропастью, — напрягая все силы, чтобы не рухнуть, среди вечного страха за это существование, среди вечных восстаний, заговоров, «мятежей», кои надо топить все в крови и в крови, в истерических, сумасшедших зверствах, в низостях неописуемых, в «похабных» мирах и похабнейших «передышках», среди вечных измен и предательств тех тварей, коими они вечно окружены, среди вечных буйно-балаганных буффонад, парадов, похорон, празднеств, имеющих лишь одну цель — все поражать, все дурачить, все лгать, все подкупать чернь, среди немолчных, надрывных криков и призывов, среди исступленной видимости какого-то «строительства», среди такой вопиющей пошлости, от коей, верно, тошнит даже наиболее пошлых из них, в гигантской, бессмысленной толще чиновничества, всяческих прислужников, приспешников, «спецов», спекулянтов, мародеров, в тесном кольце янычар и преторианцев из отребья инородцев и отребья вечно пьяных от кокаина, грабежа и крови воров, каторжников, сутенеров, полоумных сифилитиков, в атмосфере какого-то своего, нигде на земле не существующего, никаким языком не одолеваемого языка, вроде таких слов, как «губпрофнардсквуз», — и в сущности среди вечного, лютого одиночества и отщепенства! Прибавьте к этому гигантскую пустыню страны дотла разоренной, исковерканной, растленной, опоганенной буквально во всем и во вся, раздетой, разутой, во тьме, в холоде, всю свою энергию убивающей на заботу хоть чем-нибудь напитаться, страны вшивой, немытой, нечесаной, — «мы все воняем псиной», пишут из Москвы, — совершенно без всякой помощи гибнущей от тифов, цинги, холеры, помешательств, уже три года отрезанной от всего цивилизованного мира, живущей во власти только диких слухов и легенд, вечно ограбляемой, реквизируемой, дрожащей от вечных карательных экспедиций и прочих несметных кар, тонущей в море все новых и новых идиотских декретов, — прибавьте все это и у вас волосы на голове зашевелятся при мысли о таком существовании, о такой «крепости»!

И все-таки они существуют, и все-таки не только эта страна, но и весь мир, прежде ужасавшийся от какого-нибудь «самарского голода» или «армянской резни», терпит их, да не только терпит, а устами своего «пролетариата», своей «демократии», будто бы несущей в мир новую, дивную религию равенства и братства, яростно требует «невмешательства» вот в эти самые «внутренние дела» России. Почему?

На это в десяти строках не ответишь.

«Возвращается мир на древние стези свои», что бы ни говорило современное умопомрачение о «лучезарной заре новой жизни» в эту глубокую ночь, когда мы также далеки от братства и равенства, как горилла от Христа. — «Вот темнота покроет землю и мрак — народы… Низость возрастет, а честь унизится… В дом разврата превратятся общественные сборища… И лицо поколения будет собачье…»

Нет «силы», есть лишь использованные общемировые обстоятельства, использованное бессилие, недуг Руси, повторение одной из наших исконных «кровавых смут, усобиц и нелепиц». — «Се есть Русь, вельми шатая и темная, к свирепству поднятая, на велию зависть соседей лукавых и немилосливых пространная», — Русь, которую мы, «либерально, невинно, мило болтавшие, по выражению Достоевского, пленявшиеся лишь чувствительной стороной социализма, надевавшие лавровые венки на вшивые головы», никогда не хотели знать в ее подлинной жизни, в ее подлинных свойствах, — Русь и поныне