— Да, ты прав. Но как его оттуда извлечь? Да и весит опоссум всего два с половиной — три килограмма. На восьмерых, не говоря уж о тех, кто ждет в лагере, такого рагу явно недостаточно.
Том считает на пальцах, но в арифметике он явно не силен и потому сбивается, снова пересчитывает пальцы на обеих руках, потом на ногах и наконец говорит:
— Три, четыре, пять, еще, еще, много!
Потом наш темнокожий друг, руководствуясь правилом «acta, non verba»[122], берет топор и делает глубокую зарубку на стволе в метре от земли. Четырьмя ударами он вырубает ступеньку, забирается на нее и столь же быстро метром выше делает новую. Такой способ взбираться на высоченные деревья очень хорош, но не всякий может им воспользоваться.
Добравшись до входа в нору сумчатых, Том останавливается, наклоняется к дыре и обращается к животному с длинной речью, предупреждая, что ему будет оказана честь — поджариваться в ямке, набитой раскаленными камнями, и насытить своим вкусным мясом голодных белых людей.
Речь его, однако, ни к чему не приводит, будущее жаркое упорно прячется в глубинах эвкалипта. Старый охотник спускается на землю еще быстрее, чем поднимался, и, запустив пальцы в свои взлохмаченные седые волосы, о чем-то размышляет.
Затем наш мудрец подпрыгивает, и все понимают: он решил проблему. Том ищет камень, но ни одного не находит. Тогда, потеряв терпение, обращается к Сирилю и просит золотой слиток. Сириль, не желая выпускать самородок из рук, сопротивляется, но абориген настаивает, ничего не объясняя.
— Смотри только не потеряй, — сдается мой друг. — Знаешь, старина, я ведь тебе ссужаю деньги. Этот камушек стоит три тысячи франков.
— Раз нужно, давай побыстрее! — советую ему нетерпеливо.
— Сделай так, — произносит Том, беря самородок, — приложи ухо, когда он падает, мой надо знать, как высоко опоссум.
— Понял? — пристально смотрю на бесеронца. — Наш кормилец просит тебя приложить ухо к стволу и прислушаться, когда упадет слиток, чтобы узнать глубину дупла, и срубить дерево на нужной высоте.
— Так, так, — подтверждает старик, снова забираясь вверх по «лестнице».
— Теперь что?
— Мой бросает туда, в дыра. Вот!
Ствол оказался полым до самой земли. Том отрубает ветви справа и слева, отбивает куски коры и закрывает отверстие, чтобы зверек не выскочил, пока мы будем валить дерево.
Эвкалипт, хоть и полый, имеет почти восемь метров в обхвате, и повалить его чрезвычайно трудно. Толщина коры, по словам австралийца, более сорока сантиметров. У нас всего три топора, и понадобится более часа, чтобы проделать отверстие, в которое мог бы проникнуть человек. Поскольку нет другого выхода, работа начинается. Кора твердая, дерево старое, топор отскакивает от его тугих волокон.
Вдруг у меня возникает дерзкая идея. Запускаю руку в ягдташ[123] и нащупываю пачку патронов с разрывными пулями. Некоторое время назад я был поражен разрушением, которое они произвели. Прошу лесорубов прекратить работу и раздаю патроны.
Робартс сразу все понимает и не сомневается в успехе. Сириль подсекает в метре от земли полоску коры, по которой нужно стрелять. И вот, встав в десяти метрах от цели, поселенцы ждут сигнала.
— Огонь!
Еще не смолк грохот выстрелов, как мы уже мчимся к дереву. Ну и мощь в этих маленьких кусочках металла, весящих менее сорока граммов! На высоте в шестьдесят сантиметров и в глубину на полтора метра древесина разбита, выворочена, размельчена. Если дать залп с другой стороны, дерево наверняка упадет. Но в этом уже нет необходимости. Том пролез в дыру.
Из отверстия доносятся пронзительные крики: ликуя, охотник хватает одного, другого, третьего опоссума, не давая им удрать. В результате у нас уже килограммов десять свежего мяса для завтрака! Но возня внутри дерева усиливается.
— Кажется, нужно помочь, — говорит один из поселенцев и присоединяется к старику. Вскоре мы, прыгая от радости, как дети, насчитываем десять зверьков, предназначенных для ублажения наших желудков.
— Вот вам, МакКроули, молочные опоссумы. — Из огромной сумки особи женского пола вытаскиваю несколько детенышей величиной с крысу.
— Взрослые они или молочные — мне, дружище, безразлично. Сейчас я могу стать и каннибалом, — произносит наш гаргантюа[124], конечно, в шутку.
— Ну как, Том, закончил свои дела? — спрашиваю аборигена.
— Ищу камень, Сириль. Держи, — говорит он, вылезая с самородком в руках. — Видишь, мой не потерял.
И вот горит костер, на вертеле поджаривается дичь. Подкрепившись, подумываем о возвращении.
— Что ты там делаешь, Том? — вдруг вопрошает МакКроули, поглощая последний кусок мяса.
— Я рисовать коббонг.
На белой коре камедного дерева замечаем грубые очертания головы змеи.
— Самое время выреза?ть эти знаки, — одобряет действия Тома МакКроули. — Только известив нга- ко-тко о себе, можно избежать новых несчастий.
Нагруженные добычей, отправляемся к далекому лагерю. Нет смысла вновь пересекать раскаленное солнцем золотое поле. Идем в обход. Дорога стала более длинной, но благодаря траве менее мучительной.
— Как! — вдруг вскрикивает идущий впереди перепуганный Том.
— Стой! — останавливают нас двое, следующие за ним.
— Что случилось?
— Аборигены!
— Откуда здесь аборигены?
— Чтоб они провалились!
— Да где вы их видите? — раздражается МакКроули.
— Вот, смотрите. — Один из поселенцев указывает на деревья.
— Смотрю и ничего не вижу.
— Ах, сэр МакКроули, множество дикарей прошло здесь совсем недавно, и нам, местным жителям, известны признаки их присутствия. Трудная будет битва. — Собеседник ударяет прикладом ружья о дерево.
— Объяснитесь подробнее, друг мой.
— Видите, сэр Робартс, и вы, господа, эти полосы коры, только что срезанные с эвкалиптов?
— Да, сок еще капает.
— А знаете, о чем говорят эти метательные копья с красными перьями и кремниевыми наконечниками, воткнутые в деревья или землю?
— Признаюсь, не имею ни малейшего понятия.
— «Вытатуированный лес» предупреждает белых, что территория, по которой они идут, — запретна, а копья с перьями цвета крови призывают всех чернокожих не пускать чужих на эту землю ни под каким видом… Они объявили нам войну на истребление, войну без перемирия и пощады. О, Боже! Этих дьяволов, должно быть, тьма, раз они ведут себя так дерзко.
— Однако нам надо пройти!
— Надо, сэр Робартс. Именно поэтому я и сказал, что предстоит хорошо потрудиться.
— Вперед, господа! В лагерь!
Тревога подстегивает нас. Бедняги, оставшиеся на стоянке, наверное, умирают с голоду. Быстрее к ним — доставить провизию, а там решим, что делать дальше.
Сириль, у которого такой же обостренный слух, как и у туземцев, время от времени прислушивается к шуму, быть может и воображаемому.
— Что там, дорогой? — справляюсь у него.
— Наверное, в ушах шумит.
К счастью, это никакая не иллюзия: вскоре, не отрывая носа от травы, прибегает мой добрый пес, лая
