Как мы установили раньше и как мы это увидим снова (глава IV, § 2), ребенок до 10—11 лет не способен систематически оперировать логическим умножением, иначе говоря, понимать альтернативы, противоположения, разъединения и т. д. хотя бы в плане вербальной мысли (например, в тесте: «Если это животное обладает длинными ушами, то это осел или мул. Если у него толстый хвост, то это мул или лошадь. Так вот, у него длинные уши и толстый хвост: что это такое?»). Данный факт и объясняет сразу же и то, что общие предложения не употребляются ребенком до названного возраста (ибо рассматриваемые предложения являются результатом логического сложения и умножения), и то, что явно выраженное противоречие тоже не возникает ранее этого возраста (раз противоречие является исключением из правила либо, если предпочесть нашу новую терминологию, логическим умножением, или интерференцией между данным правилом и каким-либо иным). Но с 7—8 лет ребенок становится способным в плане конкретной мысли к элементарному логическому сложению и умножению. Большая часть случаев неспособности к логическому умножению, которые мы дадим в главе IV, предшествует этому возрасту в том, например, что касается детских определений. Лишь в возрасте 7—8 лет ребенок начинает избегать противоречия с самим собой, а отсюда, как только появляются первые случаи логического умножения в конкретном плане, а не в плане вербальном, подразумеваемое противоречие становится возможным. Таким образом, можно хотя бы представить себе синхронизм, который мы стараемся установить. Что касается психологических факторов, которые объясняют появление логического умножения, то мы изучим их позднее.
III. Выводы
Пора сделать несколько заключений из этого слишком длинного анализа. Мы, впрочем, ограничимся тем, что поставим вехи, которые нам помогут отметить этапы для нашей главы IV (о рассуждениях у ребенка). Предположим, что дальнейшие исследования (например, анализ гораздо более значительного числа детских высказываний, изучение индивидов или коллективных анкет, более детальных, чем те, которыми нам пришлось удовлетвориться) передвинули бы границы возрастов, данные нами, и показали бы, что трудности у детей, касающиеся «потому что», в среднем более длительны или короче, чем мы думали, и т. д. Однако мы полагаем, что, несмотря на эти изменения, наш качественный анализ в общих чертах останется верным. Мы полагаем, что трудности для ребенка в употреблении эмпирического или логического «потому что», в применении «стало быть» и «тогда» или в пользовании терминами противоречия останутся связанными с логическими трудностями, которые, в свою очередь, находятся в зависимости от таких социальных факторов, как спор, сотрудничество между детьми и т. д.
Какой же следует сделать вывод из этого анализа для изучения детских рассуждений? Прежде всего, следует настаивать на том факте, что предшествующие исследования не имеют своим непосредственным предметом ни самое рассуждение, ни в особенности причинность у детей. Они имеют в виду лишь способность выдумывать фразы, то есть, в сущности, способность к рассказу и к спору. Так что не следует ни преувеличивать, ни преуменьшать значения этих способностей. Практика рассказывания и спора не ведет к открытию (invention), но приучает мысль к связанности. Детский ум, не способный к спору и совершающий словесные смешения, может быть умом созидательным, но не логическим. С этой точки зрения грамматическое исследование, которое мы только что проделали, ведет к нескольким заключениям, в частности к следующим двум: во-первых, ребенок, не осознавая своей собственной мысли, доходит лишь до рассуждения о единичных случаях, более или менее специальных[76]; во-вторых, эти суждения, будучи соположены, лишены логической необходимости.
В самом деле, изучение логического оправдания показало нам, что если ребенок не умеет логически обосновать суждение даже тогда, когда оно правильно само по себе и правильно введено в соответствующий контекст, то потому, что ребенок не осознал мотивов, которые им руководили при выборе. Дело происходит приблизительно так: оказавшись перед некоторым объектом мысли или некоторым утверждением, ребенок, в силу своих предшествующих опытов, прибегает к известной — всегда одной и той же — манере реагировать и думать, к определенной, так сказать, схеме рассуждения. Подобные схемы — это функциональный эквивалент общих предложений, но так как ребенок не осознает этих схем, прежде чем споры и потребность в доказательстве не выявят и тем самым не видоизменят их, то нельзя сказать, чтобы они подразумевали общие предложения. Они составляют попросту бессознательные тенденции, из которых каждая существует сама по себе, но которые не приведены в систему, а потому и не ведут ни к какой строгой логичности. Или, если угодно, это логика действия, но еще не логика мысли.
Такое отсутствие основания объясняет, почему ребенок рассуждает исключительно о единичных случаях. Поскольку только схема является элементом, обобщающим детское суждение, а эта схема остается неосознанной, то ребенок будет осознавать лишь отдельные объекты, на которые направлена его мысль. Изучение «потому что» логического оправдания показало нам, что даже в тот момент, когда ребенок старается доказывать, он не прибегает ни к законам, ни к общим правилам, но просто ищет единичные или специальные основания («Маленькая кошка съела большую собаку»; «Маленькая есть маленькая, а большая собака — большая»; «Если идти туда, то дорога поднимается» и т. д.) К тому же изучение дедукций, вводимых словом «тогда», подтвердило этот результат. Дедукция идет от единичного к единичному: «Тогда я буду совершенно один»; «Тогда это навыворот» и т. д. Наконец изучение противоречия служит косвенной проверкой того же самого закона: если дети никогда не пользуются явно выраженным противоречием и понимают подразумеваемое противоречие лишь с 7—8-летнего возраста, то это, конечно, потому, что понятие исключения из правила, предполагаемое понятием противоречия между причиной и следствием, не принадлежит к числу первичных и им незнакомо. Чтобы существовали исключения, нужно, чтобы были правила, и если ребенок не понимает, что существует исключение, то потому, что он никогда не формулирует правил.
Следствием факта, что вербально выраженная мысль ребенка оперирует только с единичными или специальными случаями, является то, что до известного позднего возраста нельзя говорить о дедуктивной мысли. Ведь дедукция предполагает общие предложения, которые или служат для характеристики единичных объектов, на которые направлено рассуждение, или составляют цель, преследуемую самой дедукцией. А схемы-двигатели, о которых мы только что говорили, не могут играть роль общих предложений. Для этого им не хватает сопоставления друг с другом в сознании субъекта и, таким образом, возможности синтеза или противоположений, что лишь одно допускает появление логического сложения и вычитания.
Итак, мы можем пока рассматривать в качестве полученного результата следующие три пункта: отсутствие осознания, отсутствие общих предложений и отсутствие дедукции; в главе IV мы вернемся к их рассмотрению, причем будем пользоваться иными техническими приемами. А сейчас удовольствуемся анализом явления, которое объясняет указанные пункты, — соположения.
Изучение союзов причинности показало нам, что у ребенка есть тенденция попросту сополагать утверждения, вместо того чтобы выявлять причинные связи. Когда ребенку предлагают дополнить фразу, содержащую такие связи, он обнаруживает колебание и даже смешивает различные возможные связи: причинность, последовательность и т. д. Изучение связи логического подчинения показало нам также, что потребность в оправдании и доказательстве остается весьма рудиментарной до 7—8 лет и что и с этой точки зрения детям свойственна тенденция сополагать суждения вместо подчинения их одно другому, чтобы сделать возможной дедукцию. Наконец, изучение союзов противоречия (противительных) продемонстрировало нам третью разновидность соположения: не умея пользоваться явно выраженным противоречием, то есть «хотя» (quoique) и другими союзами подчинения, означающими противоречие, ребенок заменяет эти союзы при помощи «но», которое как раз и служит для соположения (для сочинения) противоречащих предложений вместо означения их точных отношений.
Таким образом, стиль ребенка и самая мысль его могут быть сравниваемы с его рисунком. Большое количество деталей указывается правильно. Рисунок велосипеда у ребенка в возрасте около 6 лет представляет, например, кроме рамы и двух колес педали, цепь, зубчатое колесо, шестерню. Но эти детали находятся рядом одна с другой, вне какого-нибудь порядка: цепь нарисована рядом с зубчатым колесом, а не правильно на него надета, педали висят в пустоте, а не прикреплены. Все происходит так, как если бы у
