жить собственной жизнью. Ты живи своей, а я стану жить своей, и ничего не должно случиться ни с членами моей семьи, ни с кем-нибудь из тех, кого я люблю, — Она приподняла подбородок, словно заранее давая отпор, случись Мерриэлу что-либо возразить.
Тот кивнул, а затем сказал примирительно:
— Что ж, достаточно справедливо, — и вроде бы как слегка развел руками. — Жаль, что все так получилось, прости, Селия.
— А мне жаль, что пришлось выяснять отношения вот так, недостойно, перед Каем и вон теми ребятами, да еще, — тут она сделала рукой вялый жест в мою сторону, — перед этим несчастным клоуном.
Мерриэл взглянул на меня так, словно только что вспомнил о. моем существовании. И вздохнул.
— Я думал… — начал он. Затем умолк и пожал плечами. Вперил в меня взгляд, от которого мне стало не по себе, и я внутренне съежился, — Одно лишь слово обо всем этом в вашей передаче, мистер Нотт, вообще одно только словечко кому-нибудь — друзьям или родственникам, полиции или просто посторонним, — и я лично позабочусь о том, чтобы ваша смерть оказалась очень медленной, понятно?
Я глотнул ртом воздух и кивнул. Нужно было сказать что-то разумное, но я не доверял самому себе. Во мне вновь пробудился идиот с суицидальными наклонностями; его большой палец, казалось, намертво приклеился к красной кнопке с надписью «Самоуничтожение», и он постоянно порывался сказать нечто типа: «О да, да, черт возьми, знаю, долбаная омерта[135], не то моя агония будет долгой; не беспокойся, шеф, все будет о’кей; но все-таки признайся, что жена тебя сделала; мы оба это прекрасно знаем, черт подери, и твой крутой выпендреж заправского мачо никого не обманет…» Однако он все продолжал смотреть на меня, и мне пришлось выдавить:
— Ага. Конечно, я понимаю. Ничего. Никому.
Мерриэл глядел на меня еще, может, секунду, потом кивнул ребятам, стоящим чуть позади меня справа и слева.
— Верните ему его барахло и отвезите его туда, где нашли.
— В коробке, мистер Мерриэл? — спросил тот, который меня бил.
На лице Мерриэла появилось недовольное выражение.
— Нет, к черту коробку, просто в фургоне, сзади. Заклейте лентой глаза, этого будет достаточно.
«Ура!» — воскликнул я мысленно, однако тут же выяснилось, что я чересчур рано обрадовался. Кай прошел мимо Селии, наклонился к самому уху босса и что-то прошептал. Мерриэл улыбнулся этой его тонкой, очень тонкой улыбкой и тихо сказал:
— Ладно. Один раз и не очень сильно.
«О нет, нет, только не это! — мысленно взмолился я. — Ведь мы уже с этим покончили. Мы так не договаривались! Не надо, пожалуйста!» Мерриэл посмотрел на Селию, вздохнул и сказал:
— Наверное, тебе лучше отвернуться.
Селия закатила глаза и последовала совету.
Кай встал прямо передо мной.
— Это за то, что ты срал в моем туалете, — сказал он.
Я еще успел подумать: «Вот теперь этот гад заговорил почти как швед»; затем он ударил меня в лицо с такой силой, что я очухался уже только опять в «астрамаксе» — с заклеенными липкой лентой глазами и связанными руками, но и только. Голова и яйца болели дьявольски, из носа хлюпала кровь, трусы были переполнены остывшим дерьмом, и я безумно замерз; морозный зимний ветер гулял по всему фургону, врываясь туда через открытые передние окна. Я не мог обвинить ребят, которые их открыли: запах действительно стоял неприятный.
Вердикт по-шотландски
— Что, черт возьми, с тобой произошло?
— Да так, врезался в одну дверь.
— Понятно. А не имелось ли за порогом еще и лестницы?
— Ты угадал. Я действительно скатился по ней.
— Ну а потом?
— А потом крепкие ребята вышибли из меня все дерьмо, Крейг.
— Это должно было занять уйму времени. Они что, трудились посменно?
— Эк ты умудрился.
— Филип, да проживи я хоть тысячу лет, мне бы за весь этот немалый срок и в голову не пришло связать то, что ты сейчас видишь, с мудростью.
— Что ж, хотя бы мозги и язык по-прежнему в рабочем состоянии. Дебби хочет встретиться с нами после передачи, а первой записью, которая сегодня пойдет в эфир, станет новая композиция «Аддикты», где Джоу уже не на подпевках, а вторым ведущим вокалом… Нет, с синяком под глазом умоляющий взгляд выходит не так убедительно. Но попытка засчитана.
— Ой, господи милостивый, проходи, проходи же сюда, Кеннит, дай-ка я тебя приголублю.
— Черт подери, старина, вы, белые парни, иногда получаетесь такими потрясающе цветными!
Телефонный звонок от неизвестного абонента:
— Алло?
— Не забудь на всякий случай стереть в своей трубке все, что накопилось в «последних сделанных и принятых вызовах». У себя я навела полный порядок.
— Уже сделано. — Я дошел до того, что уничтожил свою карту со всей существовавшей на ней информацией, которая могла бы меня изобличить, — Хотя теперь, конечно, понадобится немедля стереть и нынешний твой звонок. Знаешь, Селия…
— Что, Кеннет?
— Спасибо тебе. Ты была неподражаема. И спасла мою никчемную жизнь.
— С превеликим удовольствием.
— Я люблю тебя.
— Как, все еще? Ты уверен?
— Я люблю тебя.
— Ну… Спасибо, Кеннет.
— А что будет теперь?
— Мне придется заплатить какую-то сумму нашей прежней горничной, чтобы возместить ей ущерб, вызванный незаслуженным увольнением.
— Это не совсем то, о чем мне хотелось узнать.
— Само собой.
— Значит?
— Значит, жди.
— Чего?
— Пакета, звонка, да?
— Выходит, я увижу тебя снова?
— Я прямо-таки слышу, как ты сейчас улыбаешься. Да, мы увидимся.
— Прекрасно, детка. Но увидимся ли мы опять и после того, следующего раза?
— Будем надеяться. Ты ведь понимаешь, наверное, что теперь все станет по-другому, правда? То, прежнее, уже никогда не вернется.
— Знаю. Но может, все станет еще лучше.
— Знаешь, Джон начал официальную процедуру развода. И почти все время теперь проводит в Амстердаме.
— Стало быть, мы сможем увидеться скоро?
— Мне все еще следует соблюдать осторожность, но, думаю, ждать следующей встречи нам осталось
