Неужели так бывает всегда? Может, Джеральд держит за руку всех посетителей младше девяноста? Ведь он никогда не берет руку Хелен. Или Фрэнсис, которого я считала неспособным любить, а Чед Хемнер считал способным любить только зло, любит отца? Душа человека — загадка, тайна. Джеральд не сменил фамилию. Хильярд — это
Так мы сидели, держа за руки Джеральда, который все сильнее и сильнее стискивал наши пальцы, пока боль не подсказала, что пора уходить. Взяв руку Фрэнсиса, Джеральд не отпустил мою, а сжал еще крепче; казалось, что он, несмотря на кажущуюся немощность, опирается на наши руки, намереваясь вскочить с инвалидной коляски. Я вспомнила Веру и ее странный жест, когда она наклонялась вперед и стискивала руки, словно хотела удержать внутри боль. Думает ли о ней Джеральд? Не напоминает ли ему о ней Фрэнсис, светловолосый, морщинистый и высохший, с такими же небесно-голубыми глазами? Несомненно, даже теперь Джеральд должен вспоминать, как она пыталась всучить ему чужого ребенка, смуглого, как его отец-пуэрториканец. Я совсем забыла о его глазах, забыла, как в юношеском возрасте пыталась вспомнить или выяснить, какого цвета глаза у Джеральда. Но когда Дэниел Стюарт начал писать свою книгу, я вспомнила и во время следующего визита к Джеральду, вчерашнего, посмотрела. Они синие. Темнее, чем у Фрэнсиса, василькового цвета.
Из пансиона для отставных офицеров мы вышли все вместе, втроем; мы с Хелен хотели взять такси до дома, а Фрэнсис направлялся к платной автостоянке, где оставил машину. Он беседовал с Хелен, но не о семье или об отце, а о русском фантастическом фильме, который демонстрировали в соседнем кинотеатре «Пэрис-Пуллмен». Очевидно, для него этот кинотеатр тоже соседний — они с женой купили дом на Крессуэл-плейс.
Не принимая участия в разговоре, я высматривала такси. На противоположной стороне улицы в дверях магазина я заметила старика; похоже, магазин был не из разряда очень популярных, с керамической плиткой на витрине. Казалось, старик внимательно смотрит на нас, вернее, на Фрэнсиса, который, вскинув голову, смеялся над какой-то шуткой Хелен. Это был невысокий мужчина с седыми волосами, в слишком длинном плаще без пояса, с обыкновенным лицом и глазами, которые даже с такого расстояния выглядели печальными. Сердце замерло у меня в груди. Значит, эхо еще не затихло, голоса не умолкли…
— Я слышал, ты помогаешь Стюарту с этой его книгой, — обратился ко мне Фрэнсис.
— Да.
— Вульгарная и никому не интересная вещь.
— Возможно, вульгарная, но насчет неинтересной я сомневаюсь. Стюарт работает по заказу издательства.
— Если он упомянет обо мне, раскроет мое имя, я подам на него в суд. Можешь ему передать.
— Я?
— Именно так. Книга способна стать причиной ненависти, насмешек и презрения — вполне достаточное основание для иска. У тебя муж юрист, правда? Спроси его.
— За пять минут ты успел дать мне два поручения, Фрэнсис — или Фрэнк, или как там ты себя называешь, — ответила я. — Хорошо, что мы встречаемся раз в двадцать пять лет.
Подошло такси. Пока Фрэнсис усаживал в него Хелен, я бросила взгляд на противоположную сторону улицы и увидела, что к мужчине в дверях магазина присоединилась женщина; он ее поцеловал, и, взявшись за руки, они пошли в сторону Блит-роуд. Неужели я так жажду романтических драм, даже с трагическим концом, что на мгновение убедила себя, что это Чед Хемнер? Никакого внешнего сходства и ни малейшего шанса, что процесс старения придаст Чеду такой вид. Вне всякого сомнения, если бы мужчина приблизился ко мне, я увидела бы гладкие, как у младенца, мочки ушей.
И вдруг — несмотря на то что между этими двумя озарениями не было никакой связи — я прониклась убеждением, что событие, которого со страхом ждал Фрэнсис, глядя на меня потемневшими от ярости глазами, никогда не произойдет.
— Можешь не волноваться, — сказала я. — Стюарт не напишет эту книгу.
— Что заставляет тебя так думать?
— К тому времени, когда я, как ты изволил выразиться, закончу ему помогать, у него пропадет желание.
Тот визит Фрэнсиса в «Лорел Коттедж», когда в отсутствие Веры он привез с собой девушку, был последним. Мне кажется странным, что человек, ставший энтомологом, не выказывал — насколько мне известно — ни малейшего интереса к насекомым, когда был ребенком. Фрэнсис даже не обрывал крылья мухам, что вполне естественно было от него ожидать. Поступив в аспирантуру Лондонского университета, он навсегда порвал с Синдоном, бросив, как я потом слышала, свои вещи, в том числе довольно ценные, среди которых были подарки от Чеда. А сам Чед, который (каким бы невинным он ни пытался себя изобразить) использовал Веру как прикрытие и ввел в заблуждение многих людей, заставив поверить в свой роман с ней, после отъезда Фрэнсиса ни разу не заглядывал в «Лорел Коттедж». Тот новогодний визит, когда заболела Вера, был последним. Фрэнсис поступил в колледж Куин Мэри, и Чед последовал за ним, как только смог, зарабатывая репортажами о благотворительных базарах, устраиваемых в Уилсдене Союзом горожанок и церковью, и снимая комнату на последнем этаже дома, где Фрэнсис сбросил его с лестницы.
Вера осталась одна. Но у нее была Джози. У нее был Джейми. Довольно часто ее навещала Хелен. После отъезда Иден в Форментор мой отец отправился в Синдон и остался там на ночь; целью его визита было отговорить Веру от переезда. Разумеется, без его согласия и согласия Иден она не могла этого сделать, но отец хотел представить все так, как будто выбор за Верой. Она печальным тоном ответила, что особенно и не надеялась на их согласие и даже точно знала, что Иден будет против. Но попробовать все равно стоило — вдруг получится.
Этот разговор впоследствии отец передал моей матери, а та рассказала мне, где-то между арестом Веры и судом. Отец спросил Веру, почему она хочет уехать, но в ответ услышал, что ей надоел Синдон. Отец понимал, что Вера скрывает истинные мотивы.
— Думала, что сможет улизнуть от Иден, — сказала моя мать. — Рассчитывала сбежать вместе с Джейми. Но от Иден не скроешься даже на краю земли — на ее стороне деньги.
— И, мне кажется, право, — сказала я.
Ничего не добившись — как и предполагала — от моего отца и Иден, Вера попробовала уговорить Джеральда выкупить для нее их доли в доме. О своих намерениях она рассказала моему отцу и, видимо, попыталась их осуществить. Если Джеральду нужен развод, пусть за него заплатит, сказала Вера. Не выкупит дом, не получит развода. Думаю, мой отец был шокирован, услышав такие слова от одной из своих сестер, образцов скромности и добродетели, какими он их считал. Во всяком случае, так говорила мне мать. Но от нее я другого не ждала.
Отец ответил, что продаст Джеральду свою долю, если тот захочет купить, но Иден пусть решает сама. «Ты должен ее заставить, ты должен ее заставить», — вскрикивала Вера, схватив его за руку, но потом вдруг отвернулась и сказала, что, наверное, уже поздно. По мнению матери, она произнесла загадочные слова, которые мы, как нам казалось, потом поняли, хотя отец, конечно, в тот момент ни о чем не догадывался.
— Почему я так поступила? — воскликнула Вера. — Я могла бы сделать это сама в любое время.
Иден и Тони пробыли на Майорке гораздо дольше, чем мы все ожидали. Они ехали туда на месяц, а задержались почти на три. Думаю, как только они собирались уезжать, на острове становилось еще теплее и красивее — и отъезд все откладывался и откладывался. Нам приходили открытки, и Хелен — тоже, но, по словам моей матери — откуда она могла знать? — Вера не получила ни одной. Иден и Тони вернулись в апреле, когда я гостила в Уолбруксе. Это было в субботу, и они, вне всякого сомнения, очень устали, добираясь самолетом из Пальма-де-Майорки до Барселоны, потом поездом из Барселоны в Париж и из Парижа в Кале, потом паромом в Дувр, поездом до лондонского вокзала Виктория, потом через весь Лондон до Ливерпул-стрит и поездом до Колчестера. Но в понедельник утром Иден была уже в Синдоне, в «Лорел Коттедж», готовая забрать Джейми.
