подлинной боли, похожей на боль от ноющего зуба».
И он опять вгляделся в Черную Розу, словно ища подтверждения своим мыслям, и тут же стыд охватил его.
Она опустела. Страдание опустошило ее, ничего не оставив. Что может он сделать?
Титус вгляделся в Мордлюка: в том чуялось нечто, сбивавшее юношу с толку. Титус впервые подумал, что друг его также не лишен слабостей, что и у него есть уязвимое место. Кто-то или что-то отыскало оное. И пока Титус вглядывался, пока Черная Роза стояла, не сводя с него глаз, Мордлюк обернулся к огромной толпе.
Он уже услышал, не сознавая того, первый ропот, а теперь увидел и движение, охватившее толпу, которая начала распадаться, крупица за крупицей, сдвигаясь к арене, медленно, как могла бы переползать горка сахарного песка.
И гораздо важнее – все это ни во что не верящее население, похоже, надвигалось на них троих. Пройдет минута, и они (Черная Роза, Титус, Мордлюк) попадут, если так и останутся на месте, в несосветимую давку.
Пена людского прибоя неотвратимо надвигалась на них. Прибоя нежелательных перемещенных лиц: окалина, шлак Подречья. Рактелок барахтался в ней, и кормивший гончих бородатый мужчина, старик с его «белочкой», Треск-Курант и Трезвозник.
Времени терять было нельзя.
– Туда, – сказал Мордлюк, и Титус с вцепившейся в его руку Черной Розой поспешили за сухопарым великаном, уходившим в сплошную завесу тьмы. Ни единого фонаря не горело здесь, ни даже свечи. Один только звук шагов и позволял Титусу не отставать от друга.
После часа или более ходьбы они повернули на юг. Похоже, он, безмолвный Мордлюк, обладал кошачьим зрением – сколь ни было в этих местах темно, он не споткнулся ни разу.
И наконец, спустя еще час с лишком, Мордлюк, теперь уже несший Черную Розу на плече, вышел к длинному маршу ступеней. Начав подъем, все трое сразу заметили, что на лестницу непонятно откуда сочится призрачное свечение, а следом, и тоже сразу, увидели в темноте маленький, размером с монету, белый просвет. Когда они в конце концов добрались до него, просвет оказался входом, вернее, выходом – для них. Они достигли одного из потаенных проходов в подречный мир, и Титус, выбравшись на вольный воздух, с изумлением обнаружил, что попал в безмолвную лесную чащу.
Глава шестьдесят третья
Пришлось дожидаться темноты, которая позволила бы выступить в путь к дому Юноны. Что еще оставалось им делать с Черной Розой, как не отвести ее туда? Они ждали, и напряжение становилось почти нестерпимым. Ни один из троих не произнес ни слова. В глазах Мордлюка замешкалось отсутствующее выражение, которого Титус прежде в них почти и не видел.
Камни лежали вокруг, ветви деревьев нависали над ними. В конце концов Титус подошел к Мордлюку, распростершемуся навзничь на огромном сером валуне. Черная Роза проводила его взглядом.
– Я этого больше не вынесу, – сказал Титус, – что за чертовщина? Почему ты так изменился? Из- за?..
– Мальчик, – ответил Мордлюк. – Я скажу тебе, почему. Это заткнет тебе рот.
Он замолчал, надолго.
– Мои звери мертвы.
Снова безмолвие леса; наконец Титус опустился рядом с другом на колени. Ему удалось выдавить только одно:
– Что случилось?
– Одержимые, – ответил Мордлюк, – которых еще называют учеными, преследовали меня. Меня всегда кто-нибудь да преследует. И как обычно, я от них ускользнул. Исчезать я умею, знаю множество способов. Но какой от них теперь прок, приятель? Мои звери мертвы.
– Но…
– Впав в замешательство, поскольку меня они найти не смогли… нет, даже при помощи новейшего их прибора, который величиною не больше иглы и проницает замочную скважину со скоростью света… впав, говорю я, в замешательство, они возвратились с охоты на меня и убили моих зверей.
– Как?
Мордлюк встал на валуне и, подняв руку, вцепился в нависавшую над ним толстую ветку и отломал ее. На нижней челюсти его подрагивала, безостановочно, как часы, мелкая мышца.
– Какими-то их лучами, – сказал он. – Какими-то лучами. Прелестная мысль, и прелестно исполненная.
– И все же тебе хватило духу спасти меня от костлявого, – сказал Титус.
– Правда? – пробормотал Мордлюк. – Мне снился сон. Не думай больше об этом. У меня не было выбора – только уйти в Подречье. Ученые подступали со всех сторон. Они охотились на тебя, мальчик; на нас обоих.
– Но ты же вспомнил обо мне, – сказал Титус. – И приполз по стропилам.
– Да неужели? Неплохо! Так это я его раздавил? Я был далеко… Среди моего зверья. Я видел, как оно умирало… Каталось по земле. Я слышал, как из их легких вырывались последние слабые вздохи. Видел, как мой зверинец превращался в скотобойню. Мои звери! Живые, как пламя. Чувственные и страшные. Они полегли там. Полегли – на веки вечные.
Мордлюк обратил лицо к небу. Отсутствие сменилось чем-то безжалостным и холодным, как лед.
Глава шестьдесят четвертая
Проклиная луну, ибо та была полной, Титус и его спутники шли долгим окольным путем, стараясь не покидать, по возможности, теней, опушавших лес и лежавших под стенами города. Выбрать путь покороче – по тропе, прорезающей залитые лунным светом заросли, – означало бы напроситься на неприятности.
Пока они шли, с той скоростью, на какую была способна измученная Черная Роза, Титуса, хоть он и питал к Мордлюку великую признательность, томило почти неуправляемое желание стряхнуть ее с себя, как если б та была тяжким бременем. Юноша жаждал одиночества и узнавал в этой жажде все ту же червоточину себялюбия, что проглянула в его отношении к Черной Розе, к ее страданиям.
Что же он за скотина такая? Или он обречен и дальше убивать любовь и дружбу? И что случилось с Юноной? Неужели ему не хватает ни храбрости, ни верности, чтобы держаться друзей? Или хоть быть откровенным с ними? Возможно, и не хватает. В конце концов, он же бросил свой дом.
И все-таки, мысленно высказав себе все это, он обернулся к Мордлюку.
– Я хочу уйти от тебя, – сказал он. – От тебя, от всех. Начать все сначала, и это при том, что если б не ты, я уже был бы покойником! Это подло? Я ничего не могу с собой поделать. Ты слишком огромен и груб. Твои черты – точно лунные горы. Львы и тигры лежат, истекая кровью, в твоей голове. Жажда мести – в твоей груди. Ты слишком огромен и отчужден. Твое несчастье сжигает меня. Заставляя жаждать свободы. Я подошел к тебе слишком близко. И очень хочу остаться один. Что мне делать?
– Делай что хочешь, мальчик, – ответил Мордлюк, – драпай на полюс, какая мне разница, или спали себе задницу на красном экваторе. Но как нам быть с этой женщиной? Она больна. Больна, тупица ты этакий! Больна, как только можно болеть по эту сторону могилы.
Черная Роза взглянула на Мордлюка, зрачки ее зияли, как два колодца.
– Он хочет избавиться от меня, – сказала она. – Ему неприятно мое оскудение. Жаль, ты не видел меня годы назад, когда я была молода и красива.
– Ты и теперь красива, – сказал Титус.
– Теперь мне все равно, – ответила Черная Роза. – Это уже не имеет значения. Мне хочется лишь