– Избавь меня от этой чуши, – сказал Титус.
– Да, дорогой мой, боготворила.
– Меня уже мутит.
– И правильно. Меня тоже мутит. До глубины души. Но что я могу поделать? Что? Если любовь моя безнадежна?
С отвращением к тому, что ей приходилось произносить, смешивалась толика правды, которой, при всей ее малости, довольно было, чтобы заставить руки Гепары затрепетать, точно крылья колибри.
– Ты не вправе покинуть меня, Титус. Не сейчас, когда все уже подготовлено. Когда мы сможем смеяться и петь, танцевать и пить, и сходить с ума от того, что принесет нам эта ночь.
– Зачем?
– Затем, что эта глава завершается. Так пусть конец ее будет прекрасен. Пусть она завершится не точкой, неподвижной как смерть, но восклицательным знаком…
– Или вопросительным? – сказал Титус.
– Нет. Со всеми вопросами кончено. На будущее остались лишь факты. Убогие, резкие, скудные факты, схожие с обломками кости, – и мы, пережившие бурю страстей. Я знаю, тебе не по силам сносить все это и дальше. Дом моего отца. То, как мы живем. Но удели мне одну, последнюю ночь, Титус, ночь, которую мы проведем не в какой-нибудь темной беседке, где часами исполняются ритуалы любви, но в блестящих вымыслах, ночь, в которую наши «я» обнажатся, а ум каждого вспыхнет огнем.
Титус, ни разу не слышавший, чтобы Гепара произнесла так много слов за такое короткое время, вглядывался в нее.
– Мы появились на свет под несчастливой звездой, продолжала она. – С самого начала мы были обречены. Мы родились в разных мирах. Ты с твоими грезами…
– Моими грезами! – воскликнул Титус. – У меня нет грез! О господи! Это ты нереальна. Ты, твой отец, фабрика.
– Для тебя я буду реальной, Титус. В ту ночь, когда вселенная разольется по бальным залам. Давай же выпьем ее залпом, до дна, а после повернемся друг к другу спиной, навеки. Титус, ах, Титус, приди на мой праздник. На твой праздник. Пообещай, что придешь. Хотя бы потому, что и на самом краю света я все равно останусь в твоей взъерошенной голове.
Титус нежно привлек ее к себе, и Гепара обратилась в его объятиях в куколку, маленькую, изящную, благоуханную, бесконечно редкостную.
– Я приду, – прошептал он. – Обещаю.
Высокие сонные деревья, вздыхая, уходили по сторонам дороги вдаль; и когда Титус прижал к груди Гепару, судорога исказила ее безупречное лицо.
Глава восемьдесят пятая
Когда они наконец расстались и Гепара ушла боковой дубовой аллеей, а Титус пошел через лес окольным путем, трое бродяг – Треск-Курант, Швырок и Рактелок – вскочили на ноги и последовали за ним, держась от своей добычи не более чем в сорока футах.
Не упускать его из виду оказалось для них задачей не самой легкой – уж больно тяжелы были книги Рактелка.
Бродяги крались среди теней, пока их не остановил некий звук. Поначалу трое бродяг, сколько ни озирались по сторонам, никак не могли понять, откуда тот исходил. Временами он доносился с одной стороны, временами – с другой. Да и природа его оставалась для них непонятной, хотя все трое были искушены в обыкновениях леса и умели различать сотни шумов – от трения ветки о ветку до голоска землеройки.
Но вот все три головы одновременно повернулись в одну сторону, к Титусу, троица поняла, что это он бормочет что-то сам себе на ходу.
Припав к земле, они разглядели его в обрамлении листьев. Юноша вяло брел в полутьме, но вскоре трое увидели, как он припал головой к грубому древесному стволу. Так он стоял, бормоча что-то, но скоро возвысил голос до крика, разнесшегося по всему лесу…
– О предатель! Предатель! Зачем все это? Где мне найти себя? Где дорога домой? Кто эти люди? К чему все эти события? Кто такая Гепара, кто Мордлюк? Я не из них. Все, что мне нужно, это запах дома, дыхание замка в моих легких. Дайте мне хоть какое-то доказательство, что я существую! Дайте мне смерть Стирпайка, крапиву, коридоры. Дайте мне мою мать! Дайте могилу сестры. Дайте гнездо; верните назад мои тайны… ибо эта земля чужда мне. О, верните мне царство, спрятанное в моей голове.
Глава восемьдесят шестая
Юнона покинула дом у реки. Покинула город, в котором жил когда-то Мордлюк. Сейчас она ведет, огибая долину, быстрый автомобиль. Рядом с нею сидит ее немногословный спутник. Вид у него самый разбойничий. Копна темно-рыжих волос то спадает ему на лоб, то сметается ветром.
– Странно, – говорит Юнона, – я так и не знаю твоего имени. Да почему-то и не хочу его знать. Придется придумать тебе самой.
– Придумай, – отвечает спутник Юноны – голосом мягким и до того глубоким и красивым, что невозможно понять, как он может принадлежать человеку обличья столь пиратского.
– Какое же?
– О, тут я тебе помочь не смогу.
– Нет?
– Нет.
– Значит, придется самой. Знаешь, я буду называть тебя «Анкером», – говорит Юнона. – Ты кажешься мне таким надежным.
– Ты водишь машину как никто другой, – говорит Анкер. – Не могу, впрочем, сказать, что твое вождение представляется мне безопасным. Давай поменяемся местами.
Юнона сдает к обочине. Машина похожа на меч-рыбу. За спинами у них тянется длинная изменчивая линия аметистовых гор. В небе, нависшем над всем, ни облачка – лишь легкий клочок дымки тянется далеко на юге.
– Как я рада, что ты ждал меня, – говорит Юнона. – Все эти долгие годы в кедровой роще.
– А, – откликается Анкер.
– Ты спас меня от участи сентиментальной старой зануды. Так и вижу себя приникающей мокрым от слез лицом к оконному стеклу… оплакивая давно ушедшие дни. Спасибо тебе, господин Анкер, за то, что указал мне путь. С прошлым покончено. Мой дом обратился в воспоминание. Я никогда в него не вернусь. И знаешь, я снова вижу солнечный свет, эти краски. Новая жизнь лежит впереди.
– Не жди от нее слишком многого, – отвечает Анкер. – Солнце может погаснуть без всякого предупреждения.
– Я знаю, знаю. Возможно, я обращаюсь в простушку.
– Нет, – отзывается Анкер. – Это слово навряд ли можно применить к человеку, который меняет всю свою жизнь. Ну что, едем дальше?
– Давай постоим немного. Здесь так хорошо. А после поедем, помчим, точно ветер… в другую страну.
Долгое молчание. Оба совершенно неподвижны; сидят, откинув назад головы. Живописный простор стелется вокруг. Золотые поля пшеницы, аметистовые горы.
– Анкер, друг мой, – шепотом произносит Юнона.
– Да, что такое?
Она всматривается в его профиль. Никогда еще не видела Юнона лица настолько спокойного,
