Простыни были смяты и скатаны. В зеркале отражался животный акт, происходящий на атласном белье, пропитанном потом. Звучала босанова. Горел светильник, и Франческа жалела, что не попросила выключить его.
Обычно, находясь одна, Франческа не заглядывалась на себя нагую в зеркале. Мать учила ее, что так делают только потаскухи, и приговаривала: «О чем ты думаешь? О том, что хороша? Ты не хороша. Ты обыкновенная. И чем раньше ты это поймешь, тем счастливее будешь жить». Жестокие вещи, которые любая мать внушает дочери, живут в сознании до последнего вздоха. Часто именно их произносят на последнем вздохе. Даже если бы мать не говорила подобных мерзостей, Франческа не стала бы наблюдать за собой в такой момент. Зеркало нависало над головой и раньше, когда они с Билли отдыхали на Кубе. Франческа отворачивалась, или забиралась наверх, или становилась на колени. Или ложилась на живот. Ей так нравилось. Но здесь все по-другому. Это Джонни.
Удивительно, что происходящее не казалось Франческе странным. Для нее время текло медленно, Джонни не спешил.
Его голова. Меж ног. Дольше, чем удавалось Билли.
Франческа хотела посмотреть на
Видела лишь отражение. Видела, как ягодицы скачут вверх-вниз, маленькие и упругие, милые и забавные. Видела затылок, небольшую залысину, которая беспокоила Джонни, но ничуть не смущала Франческу. Наблюдать за ним вот так превращало весь акт в смешное и грустное занятие, в нечто нереальное. Удивительное это дело, когда тебя трахают. Глядя на сцену будто со стороны, понимаешь, что это не любовь. Это трах. Франческа ненавидела это слово, но в голову ничего другого не шло. Оно идеально описывало происходящее.
— Трахай меня, Джонни, — услышала Франческа собственный голос.
В ответ — неистовый напор. Слухи оправдались: член был огромен, самый большой, что ей доводилось встречать. Было больно и в то же время приятно. Боль обрела новую неведомую форму. Он заполнял Франческу целиком, не оставляя места; с каждым толчком он высекал из нее искры.
— Да… да… — громко простонала она.
Для Джонни это было неважно. Он знал свое дело.
Франческа чувствовала себя искушенной, раз ей неинтересно, где и как он набрал столько опыта.
Она могла посмотреть ему в глаза; так и следовало сделать. Не стала. Хотела, но увы.
Зато собственные глаза, отражаясь в зеркале, пялились с потолка, подмечая, как мелькают, колышась, асимметричные груди. Женщина в зеркале выглядела скорей напуганной, чем счастливой. Она обливалась потом. В магнитофоне у стены неуемно крутилась бобина.
Босанова сменилась аплодисментами. Ведущий объявил Джонни Фонтейна. Это была долгоиграющая пластинка, запись живого концерта. Джонни трахал Франческу под звук своего сладкого голоса. Она не так себе это представляла. Тысячи, возможно, миллионы людей каждый день занимаются любовью под мелодии Фонтейна.
— Да, — произнесла Франческа и не узнала свой голос. Я люблю тебя, подумала она и разумно промолчала. Прогнала ненавистную мысль. Ей хотелось оставить все чувства в прошлом. — Трахай меня.
Наконец она заставила себя посмотреть на Джонни. Глаза закрыты, лицо искажено.
Сотрясаясь, Франческа впилась пальцами в блестящую безволосую спину и притянула его ближе, загораживаясь от зеркала. Ничего подобного она и представить не могла.
В этом сне наяву стояли запахи пота, мужского мыла, кожаного дивана и ароматной вагины.
В голове вертелось одно гнусное слово.
Внизу живота начался спазм, будто никакие мысли туда не доходили. Франческа задрожала. Удивительно, неизбежно она достигла оргазма.
Книга IV
Глава 21
С момента исчезновения Ника Джерачи прошло два года. В подобной ситуации два года — не столь уж и долгий срок для ожидания мести. Знающие люди без колебания назовут несколько случаев, когда ожидание длилось значительно дольше. Взять самый известный пример: дон Вито Корлеоне ждал четверть века, чтобы вонзить кинжал в живот сицилийского мафиози, повинного в смерти отца, брата Паоло и, прямо на глазах ребенка, обожаемой матери. Вито вогнал лезвие в пупок и повел его вверх, вспарывая кишки, прямо до основания грудной клетки, проколол полный желудок, услышав приглушенный мокрый хлопок: пять секунд мрачного, кровавого, зловонного удовольствия, приумноженного двадцатипятилетним ожиданием.
Проблемы семьи Корлеоне заставили снять вопрос о Джерачи с повестки дня, несмотря на его скрытость от постороннего глаза.
Двух лет хватило, чтобы Ник Джерачи исчез со страниц газет. Его успешно забыли. В определенных кругах появилось выражение «дело рук Джерачи», которое значило, что у следствия нет подозреваемых в убийстве. Народ не медлил, отыскивая новые объекты для удовлетворения аппетита, жаждущего хлеба и зрелищ. Смерть Джуди Бьюканан сыграла на руку, а затем пошли другие деликатесы. Их подавали свежими каждый день. Мать честная, Файрбол Робертс погиб в аварии! Выше нос: открытие Всемирной выставки! Только… боже, что происходит на юге с неграми! Собаки! Пожарные шланги! Убийство! Молодые тела погребены под оползнем! Но подождите, ребята, взгляните сюда: все поют: «йе, йе, йе» — это битломания!
Бери, жри, хавай.
Официально Ник Джерачи считался мертвым. Жена подала документы, чтобы узаконить свое положение вдовы. Единственной помехой было отсутствие трупа. Одна теория гласила, что останки замурованы в бетонный столб на стадионе Ши, другая утверждала, будто Ник захоронен под пятиугольной плитой на бейсбольном поле. Спортивные комментаторы часто откалывали шутки по этому поводу: «Плохая новость — «Мете» не получили ни одного очка. Хорошая? Ник Джерачи может покоиться с миром».
Однако люди круга Джерачи мыслили иначе. Что такое два года? Многие совершали более впечатляющие подвиги. На Сицилии один мафиози исчез почти на двадцать лет, а потом появился в полном здравии. Он не покидал остров и все это время тайно управлял своей империей.
Если бы Джерачи убили, кто-нибудь взял бы на себя ответственность за его смерть, учитывая, какую благодарность следовало ожидать от клана Корлеоне. Разделайся Корлеоне с ним сам, он бы обязательно оставил труп.
Память о Нике — повод для дополнительных беспокойств.
Даже спустя два года после исчезновения неудачи в преступной организации приписывались ему, и отнюдь не с тем юмором, что звучал в адрес плохой игры нью-йоркских «Мете». Прежде Джерачи находил выходцам из Сицилии работу в пиццериях по всему Среднему Западу. Они жили честно, вдалеке от мест, куда их могли в один прекрасный день позвать, чтобы выполнить просьбу босса. Никто не знал, где эти люди, кроме Джерачи, который держал все в голове.
Некоторых, впрочем, запомнили. Преступникам из Сицилии предлагали остаться в Нью-Йорке при Сакрипанте или Нобилио. Однако было множество других, никому неизвестных, и каждый раз, когда якобы обыкновенный водитель грузовика убивал грабителей, пытавшихся захватить груз, или когда душили
