осыпавшихся зубцов. Смотреть на верхушки платанов, шелестящие у ног, было здорово. Порт отсюда видно плохо, но и порт и кварталы у Краснохолмской дороги Рата отлично знала и так — в первые дни о-го-го, как с поручениями пришлось побегать. Ученица остановилась на относительно ровной площадке. Легкий ветерок с выгоревших холмов сушил пот на лбу. Когда это лето кончится? На Редро такой жарищи сроду не бывало. Ладно, время поджимает.
Рата приняла упор лежа и в два приема выполнила сотню «воспитаний». Кряхтя, села на камень и свесила ноги вниз. По тропинке, громко разговаривая, прошли двое плотников. Один нес длинную пилу. Надо думать, в Ткацком квартале работали. Наблюдательница усмехнулась в затылки рабочим. Вот так бывает, — сидишь на самом виду, а тебя никто не видит. Лишь листва платанов о своем тысячей языков шелестит.
Еще полусотня отжиманий. Рата с трудом села. Руки дрожали, стена опасно покачивалась, — это конечно, только кажется. Ничего, зато на сердце полегчало, — считай на вечер из «воспитаний» всего треть и осталась.
Спускаясь по стене, — здесь камни лежали удобно, почти лестницей, Рата вспоминала, как первый раз пришлось поклоны лежачие бить, себя воспитывать. Тогда Леди научила-заставила. Нет, «научила- заставила» сказать неправильно. Скальд должен правильно вещать — «постичь помогла, к истине тропу приоткрыла». На самом деле, рявкнула тогда Леди — «Упор лежа! Двадцать раз отжаться. Время пошло!» Пыхтела тогда Рата, ручонки слабенькие были, обида детская душила, слезы капали. Только Леди попробуй ослушаться — руки у нее железные, пару раз за ухо брала — хуже клещей. Да что за ухо — у нее голос такой: чуть повысит — взрослые воины, как мышки дрессированные, шнырять начинают. Вот о ком сагу бы сложить, да нельзя.
Хм. Рата спрыгнула на землю.
Да, далеко они все ушли. И Леди, и одноглазый Хитрец, и многомудрый селк Сиге. И Дурень с ними сгинул.
Тьфу! О чем не подумаешь, мысли туда же сворачивают. А между прочим, торопиться нужно.
К морю Рата не пошла. Все равно не успеть, да и не любила ученица-приказчица купаться в соленой воде. О себе юная госпожа Белка всегда оставалась мнения довольно высокого, но знала за собой один изьянчик. Боялась глубины Рата. Плавать умела, но страх ноги-руки жутко сковывал. Здесь, в Глоре, само собой, никому не признаешься. Привыкли они здесь на песчаных пляжах плескаться, веселиться. Вот на Редро девчонку бы поняли. Там знали: умеешь плавать или нет, а в море твоей жизнью только боги владеют. Захотят — жить оставят, не захотят — к себе заберут. Вот Рату как-то и поманили к себе боги. Тяжкий оказался путь: тонула, тонула, и все никак мученья не кончались, все дальше уводила зеленая тьма, темнела, темнела, пока густотой соленой в горло не хлынула.… Утонула тогда Рата, захлебнулась, да не до конца. В тот день Дурень соплячку из глубины к солнцу и дыму горящих драккаров вытолкнул. Ох, славный денек был, в жизни не забыть.
Вспоминать было и стыдно, и приятно. Вытащил Дурень, хотя за мальчишку принял. Ну разве была она тогда похожа на мальчишку? В парчовом платье, с восемью торчащими мокрыми косицами, в побрякушках дорогих? Краска да помада по лицу текли, — кукла жуткая. Ой, до сих пор стыдно.
Давно это было. Год уже прошел, можно считать. С тех времен только мешочек с украшениями и остался. Тогда Леди побрякушки заставила снять, по жалкой сережке в каждом ухе только и разрешила оставить. Ну, драгоценности, конечно, законными трофеями считались. Только потом, когда Леди со своими на Север ушла, оказалась, что побрякушки Раткины передали на хранение новой хозяйке. Син как-то предлагала ученице камешки в ушах поменять, да Рата отказалась. Что там менять? Сейчас в правом ухе два прокола осталось, в левом один-единственный. А ведь было, как положено — от мочек до самого верха уха украшения красовались. Тяжело, конечно, столько серебра и камешков таскать, зато шикарно. Высмеяла Леди безжалостно, почему-то елкой-недоростком обозвала. А зря, между прочим. Шикарный обычай на Редровых островах был. Здесь так не носят. И Дурень тогда с интересом посматривал. Вспоминает он тот день лихой или нет?
Рата перешла по узкому пешеходному мостику Гвоздичный канал. В пахучем канале, конечно, только сумасшедший купаться станет. Ученица резво свернула направо, подальше от домов, выросших вдоль осевшей Внешней стены. Окраина города. По вечерам здесь опасно — ограбят, а то и прирежут. Ну и девчонки, конечно, свое отгребут. Да и дикие дарки сюда наведываются — внешняя стена охраняется символически, только на башнях стражники дремлют. Дарков Рата не сильно опасалась — до сумерек время еще есть.
Ручеек вытекал прямо из густых кустов — непролазные заросли тянулись от самой стены. Вода чистая, вонь от канала, куда впадает ручеек, сюда не доходит. Чего еще неизбалованной девушке желать? Тем более, когда на твоем теле отметины есть, которые посторонним лучше не видеть.
Рата огляделась, быстро содрала одежду. Не забыв прихватить оружие, перепрыгнула через жесткую кромку осоки, плюхнулась в воду. Уф, прохладненько! Если присесть, то как раз по горло будет. Рата зачерпнула из-под ног песок, прошлась по смуглым рукам-ногам. Мыться мешал кинжальчик — миниатюрное оружие, длиной в ладонь. Игрушка — не слишком удобная, треугольного сечения, рукоять, лезвие, хоть и обоюдоострое, но предназначенное скорее резать, чем колоть. Рата и резала, в основном фрукты. Ну, а насчет оружия… так кинжальчик скорее память, а не оружие. Случилась как-то жутко магическая ночь в жизни Раты. У-у, — о том случае только в песне и рассказывать. Все равно, кроме тех, кто там был, никто не поверит. После той ночи Ратка на память этот кинжальчик и выпросила бесстыже. Надо признать, Леди иногда доброй бывала. Почти как Дурень. Может, потому, что он очень добрый был, и Леди к соплячке снисходительно относилась?
На эту тему Рата раздумывала часто. И обычно настроение от этого только портилось. Ведь ушли они давно, а ты все словно споришь с ними, да оправдываешься. И хочется верить, что Леди к тебе, как к человеку, относилась. Пусть и к слабому и сопливому, но человеку. И все будто доказываешь ей что-то, все себя воспитываешь, хотя рычать «упал-отжался» уже некому. И с Дурнем все разговариваешь, губами шевелишь. Ой, сама ты дура-дурища.
Когда посвежевшая Рата скорым шагом подлетела к калитке, запас времени еще оставался, но символический. Солнце озаряло лишь самую верхушку огромного тополя, что рос у ворот дома купца Рудна. Старый дом располагался в тупике у Обводного канала, место спокойное, зажиточное. Когда-то семья Рудна была известна в городе своей торговой сноровкой, потом обеднела, и сейчас суровая Син только-только выводила семейное дело к былой доходности.
Рата стукнула кованым кольцом в истертые доски.
— Пришла? — шепеляво осведомился шестилетний Бом, младший братишка хозяйки, и принялся возиться с засовом.
— Как служба? — осведомилась Рата, заскакивая в калитку.
— Спокойно все, — солидно заверил мальчишка. За поясом его торчала коротенькая, но крепкая дубинка. Рата сама помогла ее вырезать на замену игрушечному деревянному мечу. Бом решительно взял на себя роль командующего гарнизоном родного дома и относился к своим обязанностям с предельной серьезностью. Перед сном проверял запоры на воротах и обеих калитках, да и днем не упускал случая прогуляться патрулем по саду и вдоль заборов. Рату это смешило, но самую капельку. Как и все, кто имел счастье пообщаться с Леди, мальчишка усвоил военно-героические манеры на всю жизнь. Кроме того, Бом действительно являлся единственным мужчиной в доме Рудна. Понятно, защитник.
