и бесполезные передние лапки кроликов. Самое удивительное, что у них есть, – сумка. Детеныш, который рождается еще эмбрионом, умудряется вскарабкаться по маминому животу и забраться в сумку, и все это происходит, пока его ничего не подозревающая мать скачет по полям. Сумка у кенгуру совсем не такая, как показывают в мультфильмах, она розовая, сморщенная, как внутренняя сторона щеки, и в ней полно всяких важных материнских приспособлений. Уверена, вы не знали, что кенгуру носят не одного детеныша одновременно. Время от времени появляется еще один малыш, крошечный, прозрачный и падает на дно сумки, а старший в это время царапается, стараясь устроиться поудобнее.
Как видите, я прекрасно подготовилась. Но когда подошла моя очередь, когда Стефан Скарпинио уже показывал лемура из папье-маше, я почувствовала, что меня сейчас стошнит. Подойдя к миссис Куртберт, я сказала, что мой доклад никому не понравится.
– Анна, – возразила она, – если ты убедишь себя, что все хорошо, то так оно и будет.
Поэтому, когда Стефан закончил, я встала, сделала глубокий вдох и начала:
– Кенгуру – это сумчатые, которые живут только в Австралии.
И тут меня вырвало на четверых ребят, которым не повезло сидеть на первых партах.
После этого меня начали называть КенгуБе. И время от времени, когда кто-то из ребят летал на отдых самолетом, к моей куртке в раздевалке цепляли гигиенический пакет, который дают во время полета, и получалась сумка, как у кенгуру. Я долго была школьным посмешищем – до тех пор, пока Дарен Ханг в спортзале, стараясь отобрать флажок, не стянул юбку с Орианы Бертайм.
Я рассказала об этом, чтобы вы поняли, почему я не люблю выступать перед публикой.
Стоять за свидетельской стойкой было еще страшнее. Но Кемпбелл ошибался насчет причины моего страха. Я боялась рассказать слишком много.
Посмотрев в зал заседаний, я увидела маму, сидевшую за своим столом, папу, который совсем незаметно улыбнулся мне, и вдруг испугалась своей самонадеянности: неужели я думала, что смогу пройти через все это? Я уже повернулась к своему месту, чтобы извиниться, за то что отняла время у присутствующих, и сбежать. Но тут увидела, что Кемпбелл выглядит просто ужасно. Его лицо покрылось потом, а зрачки расширились, словно вместо глаз были пуговицы.
– Анна, – спросил Кемпбелл, – хочешь воды?
Я посмотрела на него и подумала: «А вы?»
Мне хотелось домой, хотелось убежать туда, где никто не знал моего имени, и притвориться приемной дочерью миллионера, наследницей короля зубной пасты или японской поп-звездой.
Кемпбелл обратился к судье:
– Можно мне сказать несколько слов клиентке?
– Пожалуйста, – ответил судья Десальво.
Кемпбелл подошел к свидетельской стойке и наклонился ко мне так близко, что его слышала только я.
– В детстве у меня был друг по имени Джозеф Ум, – прошептал он. – Представь, если бы доктор Нет вышла замуж за него.
Когда он вернулся на место, я все еще улыбалась и думала, что, возможно, продержусь здесь еще две- три минуты.
Пес Кемпбелла сошел с ума, это ему нужно было дать воды или что-то вроде того. Это заметила не только я.
– Мистер Александер, – сказал судья Десальво, – успокойте, пожалуйста, свое животное.
– Судья, сидеть!
– Прошу прощения?!
Кемпбелл стал красным, как помидор.
– Я обращался к собаке, Ваша честь, как вы просили. – Потом повернулся ко мне. – Анна, почему ты подала этот иск?
Вам, наверное, известно, что у лжи особенный вкус.
Приторный, горький и всегда разочаровывающий, как если берешь в рот красивую шоколадную конфету, а вместо ожидаемого ириса, ощущаешь вкус лимонной начинки.
– Она попросила, – ответила я, и эти два слова превратились в лавину.
– Кто попросил? О чем?
– Мама, – проговорила я, уставившись на ботинки Кемпбелла. – Она попросила отдать почку. – Я перевела взгляд на свою юбку и подцепила ниточку. Может, мне удастся все распутать.
Два месяца назад Кейт поставили диагноз: почечная недостаточность. Она быстро утомлялась, теряла в весе, испытывала жажду, ее чаще рвало. Врачи определяли несколько причин: генетические отклонения, фактор накопления гранулоцитов, уколы, которые стимулировали выработку костного мозга, стресс во время лечения. Кейт назначили диализ, чтобы избавить от токсинов, циркулировавших в ее крови. А потом диализ перестал действовать.
Однажды вечером мама вошла в нашу комнату, где мы с Кейт просто болтали. С ней был и папа, а это значило, что разговор будет более серьезным, чем обычное выяснение, кто забыл закрыть кран в ванной.
– Я читала кое-что в Интернете, – сообщила мама. – Пересадка внутренних органов не такая серьезная операция, как пересадка костного мозга.
Кейт посмотрела на меня и вытащила новый компакт-диск. Мы обе знали, о чем пойдет речь.
– Человеческие почки не продаются в супермаркетах, – заметила сестра.
– Я знаю. Оказывается, чтобы быть донором в пересадке почки, достаточно совпадения нескольких маркеров, а не всех шести, как при пересадке костного мозга. Я позвонила доктору Шансу и спросила, смогу ли я стать твоим донором. Он ответил, что в обычной ситуации, скорее всего, смогла бы.
Кейт услышала главное.
– В обычной ситуации?
– Твоя ситуация не обычная. Доктор Шанс считает, что твое тело отторгнет орган обычного донора, потому что оно уже и так многое перенесло. – Мама опустила глаза. – Он не советует идти на это, если только почку не даст Анна.
Папа покачал головой.
– Это будет сложная операция. Для них обеих.
Я задумалась. Придется ли мне лежать в больнице? Будет ли больно? Могут ли люди жить только с одной почкой?
А что, если у меня самой будет почечная недостаточность, скажем, лет в семьдесят? Где я найду запасную почку для себя?
Прежде чем я успела задать хоть один из этих вопросов, заговорила Кейт:
– Я не буду делать это опять, понятно? Мне уже надоело. И больницы, и химиотерапия, и облучение, и все остальное. Оставьте меня в покое, хорошо?
Мамино лицо стало белым.
– Хорошо, Кейт. Тогда, может, тебе сразу совершить самоубийство?
Но Кейт опять надела наушники и включила музыку так громко, что даже мне было слышно.
– Если уже умираешь, – вымолвила она, – это не самоубийство.
– Ты когда-нибудь говорила кому-то, что не хочешь быть донором? – спросил меня Кемпбелл, а его пес начал вертеться, как юла, посреди зала заседаний.
– Мистер Александер, – сказал судья Десальво, – я сейчас вызову охранника, чтобы успокоить вашего… любимца.
Пес и вправду совершенно вышел из-под контроля. Он лаял, становился передними лапами на Кемпбелла, бегал вокруг него кругами. Кемпбелл проигнорировал и пса, и слова судьи.
– Анна, ты сама решила подать иск?
Я знала, зачем он задал этот вопрос. Он хотел показать всем, что я способна сделать сложный выбор. Ложь вертелась у меня на языке, как змея, но я стиснула ее зубами и сказала не совсем то, что собиралась:
– Меня убедили.
Это, конечно же, было неожиданностью для моих родителей, и их глаза впились в меня. Это стало
