Зато у меня был Николас, и это было важнее всех ученых степеней и художественных колледжей вместе взятых. За семь лет я почти не изменилась, и, кроме себя, мне некого было в этом винить. А вот Николас стал совершенно другим. Я взглянула на мужа и попыталась представить его таким, каким он был тогда, семь лет назад. Его волосы были гуще, и в них еще не пробивалась седина, и складки у рта не были такими глубокими. Но самые большие изменения произошли с глазами. В них залегли тени. Однажды Николас признался мне, что, когда у него умирает пациент, с ним уходит и маленькая частичка его самого. Еще он сказал, что с этим необходимо что-то делать, иначе к пенсии от него совсем ничего не останется.
Масс-Дженерал всегда организовывала Хэллоуин на Копли-Плаза, но в последние годы карнавальные костюмы сменила обычная одежда. А я готова была отдать все, что угодно, за возможность спрятаться за маской. Когда-то, когда Николас еще учился в медицинской школе, нас пригласили на костюмированную вечеринку. Мне хотелось быть Антонием и Клеопатрой или Золушкой и Прекрасным принцем.
— Никаких колготок, — отрезал Николас. — Они меня задушат.
В результате мы отправились на вечеринку в костюме бельевой веревки. Каждый из нас был одет в коричневую рубашку и брюки, а наши шеи соединял шнур, на котором болтались трусы, чулки и лифчики. Я была в восторге от нашего костюма. Мы были в самом прямом смысле слова связаны. Куда бы ни шел Николас, я шла за ним.
По дороге в Бостон Николас устроил мне экзамен.
— Жена Дэвида Голдмана, — говорил он, а я отвечала:
— Арлен.
— А Фрица ван дер Хоффа?
— Бриджет.
— Алана Мастерса? — не унимался Николас.
— Алан Мастерс развелся еще в прошлом году.
Мы миновали Масс Пайк и остановились на углу Дартмута. Вокруг нас танцевала и сияла огнями Хэллоуина Копли-Сквер. Рядом с нашей машиной стояли Чарли Чаплин и цыганка. Как только мы притормозили, они протянули к нам руки, но Николас покачал головой. Тут же раздался громкий стук в окно, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности. В нескольких дюймах от себя я увидела высокого мужчину в бриджах и жилете. Его шея оканчивалась окровавленным обрубком, а румяный овал лица выглядывал у него из-под правой подмышки.
— Прошу прощения, — раздался его голос, и мне показалось, что лицо улыбается. — Я, похоже, потерял голову.
Я, застыв, смотрела на него, а Николас вдавил педаль газа, и машина рванула с места.
В бальной зале отеля Копли-Плаза собралось более трехсот человек, но Николас отчетливо выделялся даже на этом сногсшибательном фоне. Он был значительно моложе большинства гостей и привлекал к себе внимание уже тем, что продвинулся так далеко и так быстро. Все знали, что Фогерти лично занимается его карьерой и что он считает его единственным хирургом отделения, достойным заниматься трансплантологией. Как только перед нами распахнулись большие двойные двери, к нам тут же подошли человек семь, не меньше. Все они хотели поговорить с Николасом. Я стиснула его руку так сильно, что побелели пальцы.
— Не оставляй меня, — прошептала я, отлично зная, что Николас не станет обещать мне того, чего не сможет выполнить.
Вокруг меня звучали слова на знакомом мне иностранном языке: инфекционный эндокардит, инфаркт миокарда, ангиопластика. Я наблюдала за Николасом, который был полностью в своей стихии. Мне страстно хотелось нарисовать этого высокого, купающегося во всеобщем признании мужчину, моего мужа. Но во время переезда я куда-то упаковала свои рисовальные принадлежности и до сих пор не нашла. Я не рисовала уже больше года. У меня просто не было на это времени. По утрам я работала в «Мерси», а после обеда в офисе доктора Тэйер. Я попыталась найти работу в торговле или менеджменте, но не выдержала конкуренции с претендентами, имеющими высшее образование, которых в Кембридже было хоть пруд пруди. Мне же было нечем похвастать. Разве что Николасом. Благодаря ему передо мной распахивались все двери, хотя, если бы не я, ему не в чем было бы в эти двери входить.
— Пейдж!
Я обернулась на очень высокий голос Арлен Голдман, жены одного из работающих с Николасом кардиологов. Последняя встреча с Арлен закончилась тем, что я заявила Николасу, что физически не в состоянии высидеть обед в ее доме, поэтому мы начали отклонять приглашения Голдманов. Но внезапно я поняла, что просто счастлива ее видеть. Наконец-то знакомое лицо, человек, который меня знает и может оправдать мое присутствие.
— Как я рада тебя видеть, — солгала Арлен, целуя воздух у обеих моих щек поочередно. — И Николаса тоже, — добавила она, кивая куда-то в сторону.
Арлен Голдман была такой худой, что казалась прозрачной. У нее были большие серые глаза и золотистые крашеные волосы. Она была хозяйкой частной компании, оказывающей услуги по приобретению и доставке товаров на дом. Она ужасно гордилась тем, что когда-то сам сенатор Эдвард Кеннеди поручил ей выбрать обручальное кольцо для своей невесты. На ней было длинное облегающее платье бледно- персикового цвета, в котором она выглядела полностью обнаженной.
— Как дела, Арлен? — пролепетала я, переминаясь с ноги на ногу.
— Прекрасно, — ответила она и окликнула еще несколько жен, с которыми я тоже была знакома.
Я вежливо им улыбнулась и, немного попятившись, стала прислушиваться к разговору, вращавшемуся вокруг встреч выпускниц Уэллесли и особенностях остекления особняков на берегу океана.
Жены хирургов были способны на все без исключения. Они воспитывали детей и работали риэлторами в агентствах по торговле недвижимостью, держали службы по обслуживанию банкетов и писали книги. Причем все это они делали одновременно. Разумеется, на них работали няни и повара и прочая прислуга, но в своих разговорах они всех этих людей даже не упоминали. Зато они беспрестанно сыпали именами знаменитостей, с которыми были знакомы, названиями городов, где побывали, и представлений, которые посмотрели. Они были унизаны бриллиантами, а румяна на их щеках искрились в приглушенном свете люстр. У меня не было с ними ничего общего.
Рядом возникло лицо Николаса, желающего знать, все ли у меня хорошо. Ему было необходимо побеседовать с Фогерти о каком-то пациенте. Женщины немедленно столпились вокруг меня.
— Ах, Ник, — защебетали они, — как давно мы тебя не видели!
Они обвили меня своими холодными руками и пообещали обо мне позаботиться. Я же задалась вопросом, с каких это пор мой супруг позволяет называть себя не Николасом, а как-то иначе.
Мы потанцевали под звуки настоящего оркестра, после чего вновь распахнулись двойные стеклянные двери, приглашая нас на банкет. Обед, как всегда, оказался весьма познавательным мероприятием. Я еще очень многого не знала. Я не знала о существовании ножа для рыбы. Я не знала, что улиток можно есть. Я дула на суп из латука, пока не поняла, что его подают холодным. Николас держался с уверенностью профессионала, а я не могла понять, как меня угораздило вляпаться в такую жизнь.
Ко мне обернулся один из врачей.
— Прошу прощения, — заговорил он, — но я совсем забыл, кто вы по профессии.
Я уставилась в тарелку, ожидая, что Николас сейчас придет мне на помощь. Но он с кем-то беседовал и не слышал вопроса. Мы с ним уже обсуждали эту тему и договорились никого не посвящать в то, чем я занимаюсь. Он заверил меня, что вовсе не стесняется моей работы, просто ему необходимо поддерживать определенный имидж. Жены хирургов обычно не работали официантками. Я приклеила к лицу свою самую ослепительную улыбку и попыталась сымитировать легкомысленный тон других жен.
— Видите ли, — прощебетала я, — по большей части я занимаюсь тем, что разбиваю мужские сердца и обеспечиваю супруга работой.
Воцарилось молчание. Мои стиснутые под столом руки дрожали, а по спине струился пот. Затем раздался дребезжащий смех и голос:
— Где вы нашли такое сокровище, Прескотт?
