Забрать любовь

магазин. Я ответила не сразу. Я подошла к резным статуям Вишну и Ганеши и провела кончиками пальцев по прохладной каменной голове слона.

— Мне нужны пастельные мелки, — прошептала я, — альбом и угольные карандаши.

Это вырвалось так непринужденно, как будто мне все еще было семнадцать лет.

Он принес все, что я попросила, и протянул мне мелки на выбор. Я взяла их из его рук благоговейно, как облатку на причастии. Что, если мои способности меня оставили? Я уже много лет не рисовала ничего серьезного.

— Можно я вас нарисую? — спросила я у индийца.

Он с довольным видом расположился между индийскими скульптурами Хранителя мироздания и Бога удачи.

— Лучше места и придумать нельзя, — сказал он. — Если не возражаете, мисси, я сяду здесь. Это очень хорошее место, просто замечательное место.

Я нервно сглотнула и взялась за альбом. Я начала нерешительно рисовать овал его лица, яркий блеск глаз. Белым карандашом я обозначила тонкую сеть морщинок у висков и на подбородке. Я нарисовала его улыбку и его горделивую осанку. Закончив, я сделала шаг назад и критически осмотрела рисунок. Сходство немного подгуляло, но для первой попытки вышло довольно неплохо. Я всмотрелась в фон и в тени на его лице, ожидая рассмотреть скрытое изображение, но кроме штрихов светотени ничего там не увидела. Быть может, я вообще утратила свой странный талант? Эта мысль меня нисколько не огорчила.

— Мисси, вы закончили? Вы ведь не оставите такую замечательную работу себе? — Хозяин подбежал ко мне и просиял, увидев результат. — Вы подарите мне этот чудесный портрет, правда?

Я кивнула.

— Оставьте его у себя. Спасибо.

Я вручила ему набросок и двадцать долларов в уплату за бумагу и карандаши, но он замахал на меня руками.

— Вы сделали мне подарок, и я тоже хочу сделать вам подарок.

Я подъехала к озеру и припарковалась в неположенном месте. Зажав под мышкой блокнот и коробку с карандашами, я расположилась на берегу. День был прохладный, и в воде было мало народу. Купались только детишки в надувных поясах, а мамаши не спускали с них глаз, опасаясь, что их унесет течением. Я села на песок у самой воды и попыталась представить себе Макса. Чтобы нарисовать его, я должна была совершенно отчетливо представить себе его личико. Меня до глубины души потрясло то, что это мне не удалось. Как ни пыталась, я не могла поймать выражение, с которым он смотрит на мир, в котором все для него внове и впервые. А без всего этого портрет Макса был вовсе не портретом Макса. Я попробовала представить себе Николаса и получила тот же результат. Вот его тонкий орлиный нос, густая копна волос… Все это появлялось передо мной и тут же исчезало, как будто он лежал на дне озера, а я смотрела на него сверху, сквозь покрытую рябью водную гладь. Я коснулась угольным карандашом бумаги. Ничего не произошло. Я вспомнила, с какой силой он бросил трубку. Что, если Николас оборвал связь между нами так же, как много лет назад это сделал Джейк?

Стиснув зубы и запретив себе плакать, я уставилась на взлохмаченную легким ветром поверхность озера и начала бесцельно водить углем по альбомной странице. На ней начали появляться завихрения течений и солнечные блики. Несмотря на то что рисунок был черно-белым, мне удалось передать яркую синеву воды. Я продолжала водить карандашом по бумаге и вскоре поняла, что передо мной вовсе не озеро Мичиган. Я рисовала океан, остров Гранд Кайман.

Когда мне было двенадцать лет, я побывала там с отцом, которого пригласили туда на слет изобретателей. Он истратил почти все наши сбережения на билеты на самолет и аренду кондо. У входной двери он складывал из камней пирамидку, в которую в случае необходимости можно было спрятать ключ. Слет длился два дня, и все это время я была предоставлена самой себе. Я бродила по пляжу, валялась на белом песке и с маской плавала вокруг рифов, время от времени ныряя за осколком огненно-алого коралла или сияющей, как неоновая вывеска, скалярией. Третий, и последний, день нашего пребывания на острове отец провел в шезлонге на пляже. Он даже в воду со мной не полез, заявив, что хочет насладиться солнцем. Так что я отправилась купаться одна и, к своему удивлению, увидела плывущую рядом морскую черепаху. Черепаха была два фута в длину, а под мышкой у нее болталась какая-то бирка. Она глядела на меня черными глазами-бусинами и улыбалась, приоткрыв обтянутые бугристой кожей челюсти. Покачав панцирем, она уплыла прочь.

Я поплыла за ней. Мне казалось, что еще немного и я ее догоню. Наконец, когда черепаха окончательно скрылась за стеной кораллов, я прекратила погоню. Перевернувшись на спину, я начала тереть бок, пытаясь избавиться от внезапно пронзившей меня острой боли. Потом я открыла глаза и обнаружила, что нахожусь по меньшей мере в миле от берега.

Я брассом поплыла обратно. К тому времени, как я вышла на берег, отец обезумел от беспокойства. Он спросил меня, где я была, и, когда я рассказала ему о погоне за черепахой, сказал, что я поступила очень глупо. Но я снова нырнула в волны, надеясь еще раз увидеть черепаху. Конечно, я знала, что океан очень большой и черепаха давно уплыла. Но в двенадцать лет я уже понимала, что должна использовать свой шанс, каким бы призрачным он ни был.

Я опустила карандаш и ощутила знакомую одышку, часто сопровождающую окончание работы над рисунком. Как будто через меня действовал какой-то дух, а я только сейчас вернулась в собственное тело. Посредине озера Мичиган я нарисовала ту самую исчезающую черепаху. Ее панцирь состоял из сотни шестигранников. И в каждом многограннике едва заметными штрихами я нарисовала свою маму.

***

Еще прежде, чем я свернула на улицу своего детства, я поняла, что не задержусь здесь надолго и воспоминания не успеют всплыть из потаенных уголков памяти, где они были заточены все эти годы. Я не вспомню автобусный маршрут в художественный институт. У меня не хватит времени на то, чтобы вспомнить название старой еврейской булочной, где я так любила покупать свежие луковые бублики. Я проведу здесь ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы собрать информацию о маме.

Я поняла, что в определенном смысле всегда буду пытаться ее разыскать. Разве что с той поправкой, что это не я преследовала ее, а она преследовала меня. Куда бы я ни взглянула, я везде видела ее. Она постоянно напоминала мне, кто я такая и что меня сюда привело. До сегодняшнего дня я верила в то, что именно из-за нее я потеряла Джейка, именно из-за нее сбежала от Николаса и бросила Макса. Я видела ее у истоков всех без исключения своих ошибок. Но сейчас я усомнилась в том, что она действительно мой враг. В конце концов, я иду по ее стопам. Она тоже убежала от семьи. Если бы я поняла ее мотивы, я сумела бы разобраться в себе. Нельзя было исключать того, что я очень похожа на свою мать.

Я поднялась по ступеням, ведущим в дом моего детства. У меня за спиной раскинулся Чикаго. Он был велик, как судьба, и загадочно подмигивал мне вечерними огнями. Впервые за последние восемь лет я постучала в свою дверь.

Мне открыл отец. Он оказался ниже ростом, чем я помнила, седеющие волосы упали на лоб. Увидев меня, он замер как громом пораженный.

— Мэй, — прошептал он. — A mhuirnan.

Любовь моя. Он произнес это по-гэльски, что делал крайне редко. Но я хорошо запомнила эти ласковые слова, с которыми он обращался к маме. Кроме того, он назвал меня ее именем.

Я не двигалась. Мне это показалось каким-то знаком. Отец несколько раз моргнул и сделал шаг назад. Он всмотрелся в мое лицо.

— Пейдж, — произнес он, качая головой, как будто не веря, что это действительно я.

Отец протянул ко мне руки, этим жестом отдавая все, что у него было.

— Девочка моя, — прошептал он, — ты просто копия своей мамы.