Вот кольца, и мы вместе плачем и смеемся.
— Ванесса и Зои, — говорит Мэгги, — пусть минуют вас ссоры, пусть все у вас будет хорошо. Поскольку вы уже пообещали на этой церемонии перед родными и друзьями быть вместе до конца жизни, я могу лишь добавить то, что уже тысячи раз говорила раньше, на тысяче свадеб…
Мы с Ванессой усмехаемся. Мы долго гадали, как закончится церемония. Нельзя же просто сказать: «Я объявляю вас мужем и женой». По той же причине «Объявляю вас сожительницами» звучит несколько несерьезно для настоящей свадьбы.
Мэгги Макгилан улыбается нам.
— Зои! Ванесса! — провозглашает она. — Теперь можете поцеловать невесту.
На случай, если вы не до конца уверены, что гостиница «Хайлэнд-инн» дружелюбно настроена к лесбиянкам, хотя вы и позвонили им (877-ЛЕС-БИ-ИНН), на вершине горы найдется ряд удобных, глубоких дачных кресел с широкими подлокотниками всех цветов радуги. От меня не ускользнула парадоксальность того, что этот маленький уголок рая с широкими взглядами расположен в Вифлееме, штат Нью-Гэмпшир, и, вполне возможно, тихий город-тезка у подножия Белых гор станет колыбелью для нового образа мысли.
После свадебной церемонии — это, наверное, единственная в мире церемония, где сочетались торт с шоколадной помадкой, ликер «Гран Марнье» и игра в полночь в темноте в боулинг, — мы с Ванессой переждали бурю, чтобы выехать к месту, где намеревались провести медовый месяц. Мы хотели покататься на лыжах, поездить по древним городкам, но почти сутки нашего медового месяца проводим в номере — и не просто бездельничаем, хотя случаются и такие восхитительные отступления. Мы сидим перед камином, пьем шампанское, которое презентовал нам хозяин гостиницы, и беседуем. Мне кажется невероятным, что мы до сих пор не устали от своих историй, но каждая новая перетекает в следующую. Я открываю Ванессе секреты, которыми никогда не делилась с мамой: как выглядел отец в день своей смерти; как я украла его дезодорант из ванной и спрятала в своем ящике с бельем, где хранила несколько лет на случай, если мне понадобится вспомнить его запах, чтобы успокоиться. Я рассказываю ей, как пять лет назад нашла в сливном бачке бутылку с джином и выбросила ее, но так и не призналась Максу в своей находке, словно если умалчивать о проблеме, то она перестанет существовать.
Я пою ей алфавит в обратном порядке.
В ответ Ванесса рассказывает мне о своем первом годе работы школьным психологом, о шестикласснице, которая призналась, что ее насилует собственный отец, и которую этот же отец в конечном счете забрал из школы и вывез за пределы штата, — Ванесса периодически залезает в поисковую систему, чтобы выяснить, жива ли эта девочка. Она признается, что, после того как похоронила мать, в ее сердце еще долго оставался горький осадок оттого, что она ненавидела эту женщину, которая так и не приняла Ванессу такой, как она есть.
Она признается, что единственный раз в жизни, еще в колледже, попробовала «травку», — закончилось тем, что она съела целую пиццу с пепперони и буханку хлеба.
Она рассказывает мне, что раньше ее мучили кошмары: она умирает в одиночестве на полу в гостиной, и проходит несколько недель, прежде чем кто-то из соседей замечает, что она уже давно не выходит из дому.
Рассказывает, что ее первым домашним любимцем был хомяк, который убежал среди ночи, спрятался за батареей, и больше его никто не видел.
Временами, когда мы беседуем, я кладу ей голову на плечо. Иногда она меня обнимает. Часто мы сидим на разных концах дивана, но наши ноги переплетены. Когда Ванесса впервые дала мне рекламный проспект этой гостиницы, я не стала его читать: зачем нам прятаться среди других ищущих уединения лесбийских пар во время медового месяца? Почему бы просто не поехать в Нью-Йорк, Поконос, Париж, как остальные молодожены?
— Можно и туда, только там у нас все будет не как у остальных молодоженов, — возразила Ванесса.
И вот мы здесь. Здесь никто не таращится, если мы держимся за руки или заказываем номер с огромной кроватью. Мы выезжаем за пределы своей гостиницы — на обед в гостиницу «Маунт-Вашингтон», в кинотеатр, — и каждый раз, когда мы покидаем территорию своей гостиницы, я отмечаю, что мы автоматически не приближаемся друг к другу ближе чем на шаг. Тем не менее как только мы приезжаем назад — опять прилипаем друг к другу.
— Это как разделять учащихся по категориям, — объясняет Ванесса, пока мы сидим в столовой гостиницы за завтраком, наблюдая за белкой, которая скачет по заледенелой каменной стене. — Меня чуть не выгнали из магистратуры, когда я написала работу, где доказывала, что следует разделять учеников в соответствии с их способностями. И знаешь что? Спроси любого ребенка, которому с трудом дается математика, хочет ли он учиться в классе, где учатся дети с разным уровнем знаний, и он скажет, что будет чувствовать себя идиотом. Спроси математического гения, хочет ли он учиться в таком классе, и он скажет, что устал выполнять за всех работу во время групповых заданий. Иногда лучше объединять подобное с подобным.
Я смотрю на нее.
— Осторожнее, Несс. Если бы сейчас тебя услышали из АЗПГЛ, то лишили бы твоего розового статуса.
Она смеется.
— Я не ратую за лагеря для интернированных геев. Просто, когда растешь католиком, если отпускаешь шутку о папе римском или обсуждаешь крестный ход, приятно, когда в ответ не встречаешь непонимающий взгляд. Есть определенные преимущества в том, чтобы быть среди своих.
— Вот правда и вылезает наружу, — говорю я. — Не знала, что у креста есть ходы.
— Верни назад кольцо, — шутит она.
Наш разговор прерывает визг малыша, который вбегает в столовую и чуть не сбивает официантку. Его мамочки спешат за ним.
— Трэвис!
Мальчик смеется, оглядывается через плечо и ныряет под наш стол, такой себе человеческий детеныш.
— Простите! — извиняется одна из женщин.
Она вытягивает его из-под стола, прижимается лицом к его животику, а потом закидывает ребенка себе за спину.
Ее подруга смотрит на нас и улыбается.
— Мы не можем найти у него выключатель.
Семья удаляется к стойке выдачи, а я не свожу глаз с мальчика, Трэвиса, и представляю, как в этом возрасте выглядел бы мой сын. Пахнул бы он какао и мятой, был бы его смех похож на каскад пузырей? Интересно, боялся бы он чудовищ, которые живут под матрасом? Смогла бы я своей колыбельной успокоить его ночью, чтобы он смог заснуть?
— Может быть, — говорит Ванесса, — и мы когда-то будем так ходить.
Меня охватывает беспросветное отчаяние.
— Ты же говорила, что для тебя дети не имеют значения. У тебя есть твои ученики. Ты же знаешь, я детей иметь не могу. — Я с трудом выговариваю эти слова.
— Для меня дети не имели значения, потому что я не хотела быть матерью-одиночкой. Я достаточно в детстве насмотрелась на таких матерей. И, разумеется, я знаю, что ты не можешь иметь детей. — Ванесса переплетает свои пальцы с моими. — Но, Зои, я же могу!
Эмбрион замораживается на стадии бластоцисты, когда ему пять дней. В запечатанной пробирке, заполненной криозащитным веществом, человеческим антифризом, жидкость уже предварительно
