Разложив карту Европы, они еще долго изучали, что придется вернуть союзникам, а что оставить в составе своего рейха.
– А как же… Россия? – вдруг спросил Гиммлер.
Вальтер Шелленберг не ответил, а только пожал плечами.
– Все наши территориальные приобретения, – сделал вывод Гиммлер, – должны стать разменной монетой для выгод рейха. Я вас понял. Понял и… доверяю. Но если случится провал, то я вас не дезавуирую, как паршивого дипломата, – нет! – сказал Гиммлер, – я вас просто выброшу, как старые и грязные носки.
– И будете правы, – согласился Шелленберг.
…Помню, зимой 1943 года в заполярной бухте Ваенга я нес ночную вахту на пирсе. По одну сторону пирса покачивался наш эсминец «Грозный», по другую – американский корвет. Я ходил вдоль заснеженного пирса с карабином, во флотском полушубке и в валенках. Надо мною с тихим потрескиванием разворачивался веер полярного сияния, тихо плескались волны, а стальные швартовы кораблей поскрипывали от напряжения. Это была «собака» – вахта с нуля до четырех, самая паршивая вахта.
Она подходила к концу, и вдруг… что такое? Глазам не верилось. Я увидел то, о чем раньше читал только в морских романах. По швартову, протянутому с полубака американского корвета, отчаянно на нем балансируя, передвигалось что-то непонятное, но живое. Еще, еще и еще…
На этот раз я «собаку» не достоял, как положено. На нашем эсминце и на корвете США почти одновременно пробили «колокола громкого боя», призывающие к походу. Мы вышли в море, и еще на Кильдинском плесе, откуда разворачивался простор океана, американский корвет был торпедирован немецкой подводной лодкой. Сколько тогда спасли – не помню! В таких случаях обычно спасали
Не так ли и Шелленберг с Гиммлером? Вермахт был еще силен, он наступал, а мы отступали, но они, словно крысы, уже ощутили тот момент, когда надо покидать гитлеровский корабль. Говорят, что крысы умные. Не спорю. Но ведь и Шелленберга с Гиммлером дураками никак не назовешь…
10. ВОТ ТАКИЕ ДЕЛА
Сталинград просыпался. Возле булочных выстраивались длинные очереди. Трамваи, отчаянно дребезжа, развозили рабочий люд по заводам и фабрикам. Позванивая, ехали велосипедисты. Над городом уже плавала под облаками «рама» – разведывательный самолет противника. Возле речной пристани сидели два матроса. На ленточках их бескозырок было четко обозначено золотом, что они не барахло какое-нибудь, а «Волжская военная флотилия», таким и сам черт не брат. Возле ног катались громадные арбузы, из которых матросы выбрали самый большой на расправу.
– Кажись, сойдет… вот этот! Бесплатный.
– Так режь его, Вася, коли платить не надо… Война!
Под ступенями пристани тихо плескалась Волга, а неподалеку какой уж день догорала баржа, приплывшая из низовий. Матросы ели арбуз, а корки бросали в воду; далеко и смачно плевались они черными семечками. Но мешал им дым с этой баржи, густо наползавший на сталинградский берег.
– Горит. Какой уж денек. Сказывали, что в трюмах селедка была. Астраханская. Малосольная. Вкуснятина.
– Закуска пропадает, – отвечал второй матрос. – Если бы нам где пол-литра достать, так я бы до баржи сплавал: туда и обратно. Уж двух-то сельдей бы выручил… для закуси.
– Слышь, Федя, а вам колбасу вчера давали?
– Давали.
– А чего еще вам давали?
– Политграмоту давали.
– А из жратвы ничего не было?
– Сказали: потом давать будут.
– Может, искупаемся?
– Можно. Но сначала давай арбузы доедим.
– До свету не управимся! Гляди – гора какая.
– Русский матрос все трудности преодолеет…
Невдалеке у пристани чуть пошатывался на волне их «боевой корабль» – вчерашний речной трамвай, на котором за гривенник катались в мирные дни сталинградцы по Волге, а теперь возле его рубки приладили пушку, снятую с поврежденного танка.
Город пробудился, Чуянов, выглянув в окно, сказал жене:
– Гляди, она уже здесь. Ожидает.
– Машина подошла или… кто там?
– Овчарка эта… Астра! Ждет, когда я в обком тронусь. Вот тебе и зверь – вернее человека бывает…
Во дворе соседнего дома на Краснопитерской недавно поставили зенитную пушку. Обнаженные до пояса зенитчики, здоровущие балбесы, до вечера резались в домино, оглашая двор неумолчным стуком костяшек. Из окон высовывались всякие бабки:
– Креста на вас нетути! Что за жисть такая пошла. Ежели не бомбят, так от своих нет спасения. Вы бы не «козла» забивали, а эвон, самолет крутится – сбейте его… На то вас нету, охламоны несчастные. Вот уже мы генералам нажалимся.
– Мы генералов не боимся, – орали зенитчики.
– Так мы самому Сталину… вот ужо!
«Ночью младший сын вздрагивает от пронзительного воя сирен, полусонного его уносят в бомбоубежище… Я его так мало вижу.
Старшему пошел десятый, и все семейные тяготы легли на жену. Она молодец, не ропщет, внешне держится спокойно, хотя чувствую, что нервы ее взвинчены до предела».
Чуянов отложил дневник. К нему подошла жена:
– Алеша, я долго молчала. Теперь скажу. Ну ладно – мы с тобой. Но у нас ведь дети. Старик с бабкою. Чужих людей ты спасаешь в Заволжье, а свою семью не бережешь.
Понять женские и материнские опасения было легко.
– Нельзя! – жестко ответил Чуянов. – Народная власть остается на местах. Пока моя семья в городе, и люди спокойны. Начни мы свои манатки паковать, и в Сталинграде сразу решат, что городу пришел конец… Пойми –
– Кончится прямым попаданием. Или пожаром.
– Чем бы это ни кончилось, – ответил Чуянов жене, – но моя семья должна оставаться в Сталинграде.
– Ох, жестокий ты человек, Алеша! – отошла от него жена.
– Может быть, – не сразу сам себе признался Чуянов.
Возле элеватора долго и чадно горел состав с зерном. А по улицам, даже не плача, смиренные, какими бывают в горе только русские женщины, матери несли маленькие гробы – для своих же детей, которых у них не стало вчера или позавчера…
………………………………………………………………………………………
После войны, когда Василий Иванович Чуйков был заместителем министра обороны СССР, его очень побаивались на маневрах. Стоило генералу начать бравый доклад о наступлении, как Чуйков сразу отстранял его в сторону, говоря при этом:
– Не лезь! Тебя убили. Остался начальник штаба.
– Я пускаю через мост танки, – решал начштаба.
– А мост уже взорван, – вмешивался Чуйков.
