другим – нет. Вот ей не повезло.
– Ты почем знаешь?
– Об этом весь курс знает. И о том, что кроме нас одна Вальдес на сучкины лекции не ходит. Но только ее никто не трогает.
– Во как, – усмехнулся Виля. – А где же партийная принципиальность?
– Мы будем полными чудаками, если этот шанс не используем, – продолжил Анастас. – Девушка она непростая. Требует особого подхода, но я Аньке обещал, что сам ей заниматься не стану.
Маленький кривоногий Виля почувствовал себя таким окрыленным, что еще одно слово – и он оторвется от земли и полетит над большим городом.
– Поручим Никите.
Виля шмякнулся, привычно потер ушибленное место в душе, тяжело посмотрел на Анастаса, но возражать не стал, а только презрительно скривился.
– Это подло, – проговорил Никита дрожащим голосом, и нежный, претендующий быть бородой пушок на его подбородке задрожал тоже. – И делать этого я не буду.
– А нас не подло? – разъярился Анастас. – И учти, не только из института тебя погонят, но и мы с Вилей с тобой знаться перестанем. А это похуже будет. Так, сержант?
– Так, – желчно сказал Вилен: ему было стыдно в этом сознаться, но Вальдес нравилась ему самому.
Училась у них на курсе девочка. Не сказать, чтобы красивая. Да и трудно было удивить на их факультете красотой. Как выражался по поводу женской красоты областного пединститута искушенный Анастас, в МГУ идут самые умные, в Ленинский – самые старательные, а в областной – самые красивые. По внешности Сашка скорее подходила к МГУ. Худая, с острым, вытянутым лицом, гладкими прямыми волосами, которые она носила убрав в хвост, равнодушная к одежде, вовсе не красившаяся, она обожала на свете одно – лошадей.
– Женщина всегда должна ходить в юбке, чтобы в любую минуту иметь возможность зайти в церковь, – изрек однажды Никита. – А эта ходит в штанах американских пастухов, чтобы в любую минуту вскочить на коня.
Никогда она ни с кем не тусовалась, не имела ни одного романа. Говорили, будто бы отец ее был кубинским революционером, который когда-то воевал вместе с Кастро, а потом с ним разругался и закончил дни в концлагере на острове Молодежи, успев перед тем загубить партийную карьеру советской партийки связью с иностранцем. И даже то, что сама Варвара Петровна в годы войны выявляла женщин, ложившихся под немцев на оккупированных территориях, не помогло. Скорее наоборот: припомнили ей собственную принципиальность и отослали в институт, откуда дороги наверх не было.
Девчонки Вальдес не любили, считали задавакой, а она иногда так зыркала на них черными карибскими глазищами, что всем не по себе становилось. Залетная была птица Александра Вальдес, не по-женски решительная и резкая, слишком самостоятельная и прямая, и когда перед ней появился с нерешенным моральным вопросом в глазах долговязый, покрытый краской юношеского стыда Никита, раскусила его с ходу, неловкие ухаживания отклонила и велела передать друзьям всего несколько слов.
– Исключено, – возмутился Анастас.
– Вот еще выдумала! – фыркнул Виля. – Да она там… Да ее… Да она не выдержит, сдохнет на полпути. А тебе, салаженок, ничего поручать нельзя.
– Исключено, – повторил Анастас чуть менее твердо и позадумчивей. – А мы исключены. Ну-ка расскажи еще раз, как все было.
– Сказала, что попросит за нас мать, если мы возьмем ее с собой в поход.
– Зачем ей поход?
– Дура баба, – протянул Виля, открывая крючковатыми пальцами новую бутылку пива.
Женщин в походы они не брали. Потому что поход – дело мужское. Потому что они этими походами жили и там только чувствовали себя людьми. Потому что столько было в этих походах пережито… Да много почему. А девки просились. Обещали, что все будут делать: кашу варить, посуду мыть, не ныть. Но они не брали.
– Если Анька узнает, что с нами пошла Вальдес, мне конец. Или брать обеих.
– Ты еще весь курс за собой потяни. И вообще все это ерунда. Не отпустит Сучкина дочь. Говори, Никитовый, что согласны.
2
Ехали почти двое суток. Сначала до Свердловска, а потом на местном поезде на север до самой последней станции. Вальдес не навязывалась. Книжку читала, в окно глядела. Компании им не портила. Даже уютно было. Скатерочку взяла. Салфетки. Доску, чтоб колбасу резать. Они ее поругали, на фиг тяжесть тащить лишнюю, но, в общем, ничего. И гонор свой оставила. Здесь была их территория, не сучковская. Сашка кроме Москвы да лошадей, может, ничего и не видела. А тут страна большая, разная. Хоть из поезда, а увидит. И шевельнулась у троих, когда стояли в тамбуре и курили, мысль: ничего, Варвара Петровна, мы твоей дочери мозги прочистим, расскажем, что к чему в датском королевстве, пожалеешь еще, что отпустила.
Поначалу везло. До перевала, за которым начиналась речка, рассчитывали идти два дня, а попался лесовоз и подбросил почти до самых гор. Не очень ловко было ехать вчетвером в кабине, оставив Вилю на бревнах, откуда непонятно, как он не свалился, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Только вот то место в тайге, куда они собрались, местные отсоветовали:
– Год плохой. Комары.
Но комаров они не боялись. Сами про них могли рассказать. Как ходили, в самый первый свой поход, тогда еще вдвоем – Виля с Анастасом, в мае по Пре и как их сжирали мещерские комары, а у них никакого средства не было. И ничего – прошли всю Пру и вышли в Оку. Только в туалет по-большому ходить было неудобно. Но приспособились: один сидит, а другой от него веткой комаров отгоняет.
В институте Виля с Анастасом сошлись сразу же, как сходятся два европейца, закинутые в азиатскую страну. Азиатским было волнующееся женское море, будоражившее короткими юбками, запахами и кофточками в обтяжку, а двумя заброшенными в него пловцами – они. После двух лет в гарнизоне на Новой Земле Виля дурел, шалел, пьянел от одного институтского воздуха и, если бы не Анастас, понявший его состояние и отпоивший водкой, а затем утащивший в поход, наверное, рехнулся бы или женился. Анастас уговорил его не делать ни того, ни другого, разъяснил коварство мира, в который они попали, и сделал это так убедительно, что Виля ему поверил, как верил когда-то своему старшине, и, несмотря на то что был старше и житейски опытнее, признал превосходство Анастаса.
Они оба были из дальнего Подмосковья, оба жили в общаге, на втором курсе на картошке их поставили бригадирами, и они командовали одетыми в ватники, толстые платки и резиновые сапоги девицами, поднимая их в семь часов, назначая на кухню тех, кто опаздывал, и пропуская мимо ушей все шуточки и песенки, которые пели студентки про чайничек с крышечкой. И вдруг оказалось – среди этого женского персонала затерялась одна мужская единица. Или полумужская. Никита был в Вилиных глазах чем-то промежуточным. Слишком юным, слишком красивым, интеллигентным, слишком московским, из хорошей семьи, да и легкость, с которой он учился, раздражала. Однако Анастас сумел убедить товарища, что салажонка бросать нельзя, не всем в жизни повезло родиться правильными мужиками, и на сержанта мудрые слова Анастаса подействовали. К тому же Никита никогда не ныл, от черной работы не отлынивал, командовать не стремился, тянулся за старшими, пил, сколько ему велели, и к нему привыкли, хотя и посмеивались над беспомощностью и боязливостью, которую он изо всех сил скрывал, а она проступала на его нежных щечках.
Никите и теперь стало до жути страшно, когда под вечер в уральской тайге их нагнал на дороге вездеход, откуда спрыгнули вооруженные люди, потребовали у всех четверых документы и спросили, есть ли у них оружие.
– Зачем оно нам? – пожал плечами Анастас. – От медведей отстреливаться?
– Из зоны сбежали двое.
– Известно, места гулаговские, – пробурчал Виля.
Никита виду не показал, разве побледнел чуть и поглядел на Вальдес: как она? А она просто не поняла, о чем речь. Смотрела безмятежно и любовалась склонами гор.
Беда случилась позже, когда стали по этим склонам подниматься к перевалу и наткнулись на недавний лесной пожар. Пожар был верховой, но лес после него сделался непроходимым. Поваленные кроны, переломанные стволы, валежник, от всего этого несло сыростью и гнилью. Весь июнь лили дожди, теперь настала жара, и что-то дурное было в воздухе. Они шли вдоль бурелома, ища, когда он кончится, а гнилой лес все тянулся и тянулся. Уже половина дня миновала, давно пора было перевалить через хребет и строить плот, но они удалялись от нужного места. Потом увидали двоих невысоких мужичков с ружьями за спиной.
– Стой, – сказал Анастас тихо, но безо всякого страха в голосе, – зеки.
– Дурак, это охотники, манси, – усмехнулся Виля. – Они нас еще час назад заметили.
Говорили манси по-русски, но так непонятно, что только Виля их и понимал.
– Полоса далеко тянется. За два дня не обойти. Но они сделали просеку и могут ее нам показать.
Манси покивали, открывая беззубые рты, и повели их по просеке, которая больше напоминала прихотливую тропу, пропиленную бензопилой среди стволов, и казалась издалека совершенно незаметной. Путники вступили в ядовитое, похожее на джунгли, зеленое, прелое переплетение стволов и стеблей. И тут на них напали.
Сначала они даже не поняли, что это было. Огромные жужжащие твари не раздумывая, не выбирая места и не кружа пикировали на тело, прокусывая ткань, и улетали. Их было какое-то невообразимое количество. Защититься от них было невозможно, так же как и невозможно понять, что это такое.
Наконец Анастасу удалось поймать одного из них – громадного, размером в палец овода-мутанта.
– Похоже, это они и называли комарами.
Манси шли впереди, не обращая на летающих гадов внимания, и европейцы едва поспевали за ними, чтобы не потерять
