Хвощинская ударила его перчаткой по острому колену, обшитому леем, и повторила:
– Ну, довольно… Глупый. Ах, какой же вы неисправимо глупый! И неожиданный в моей судьбе, как всегда. Вот уж что правда, так это правда!..
Коляску трясло, керосиновый фонарь, привешенный в углу, мотался из стороны в сторону.
– Что забросило вас сюда, на край отечества? – спросил Андрей, понемногу успокаиваясь.
– Сейчас еду к мужу.
– Он просил вас об этом?
– О нет! Еду по доброй воле. Через Красный Крест. Харьков я оставила навсегда. Мне было там скучно… Вот еду – к мужу.
– Вы настолько любите его? – подозрительно и мрачно осведомился он.
– Грешно говорить, но пожалуй…
– Нет, – досказал за нее Карабанов и весь радостно просиял, блеснув зубами.
– А вы не смейтесь, Андрей, – заметила она с нежным упреком. – Я ведь его жена…
– А я вам писал. Мне было очень горько знать, Аглая, что вы принадлежите другому… Почему же вы даже не отвечали мне?
– Муж советовал не делать этого.
– И вы… послушались?
– Да. Он достоин того, чтобы прислушиваться к его советам…
Карабанов отодвинул шторку окна. Светало. За путным стеклом бежали лесистые увалы, вдалеке пробуждались горы. Рядом с каретой, держа пики у седел, скакали неутомимые казаки, вглядываясь в синеватую мглу.
– Я понимаю, – сказал поручик, подумав. – Но только… Ведь не я один был виноват в нашей разлуке.
Она усмехнулась:
– Я очень изменились за эти два года. Не подумайте, Андрей, что я осталась прежней. И сейчас я бы уже не позволила вам так обманывать меня, пользуясь моей наивностью и неопытностью!
– Не надо об этом, – попросил Карабанов. – Я вас любил. Я действительно любил вас…
Ответ ее был прост и печален:
– Я вас тоже любила, Андрей, но вы такой человек, что на вас трудно положиться.
– А на него, на вашего мужа, можно?
– О да!
– Он молод, как и я? – ревниво спросил Карабанов.
– Совсем нет. Что вы!
– Он в больших чинах или, может, красив?
Слабо загораживаясь руками, Аглая сказала:
– Не надо… прошу вас…
– Тогда он, наверное, богат? – настойчиво выклянчивал Карабанов, мучаясь сам и мучая женщину.
– Умоляю – не надо. Зачем это вам?
– Хорошо. Я не буду…
Помолчали.
– Чей это мундир на вас? – спросила Аглая, круто переводя разговор на иную тему.
– Вы знаете, что я не ношу вещей с чужого плеча, – резко ответил поручик. – Это мой мундир.
– Вот как? Но я вас никогда не видела таким, – искренне удивилась Хвощинская. – Кто же вы теперь?
Карабанов куснул губу, отвернулся:
– Намного ниже того, кем был. И смею думать, что стал от этого намного лучше… Имею честь представиться, – и он играючи присел рядом с ней. – Казачий поручик второй сотни Уманского полка. Можете пренебрегать мной: ни серебряных труб, перевитых георгиевскими лентами, ни сданных знамен – ничего нету. И все – впереди!
– Воображаю, как это интересно, – улыбнулась Аглая и, поправив складки ротонды, слегка отодвинулась.
– Еще бы не интересно, – хмыкнул поручик. – «Скребницей чистил он коня» и ел сальные свечи, заедая их пьемонтскими трюфелями. Вас это устраивает?
– А я привыкла видеть вас другим…
– Каким же? – с живостью переспросил Карабанов.
– Ну как же!.. Флигель-адъютант его величества, блистательный кавалергард лейб-гвардии… Такая карьера, такой блеск! Ох-х!..
Лицо поручика слегка помрачнело:
– Все это кончилось для меня, Аглая. Как-нибудь, не сейчас только, расскажу обо всем…
Что-то тихо застучало по верху коляски. «Кажется, дождь», – подумал Андрей и осторожно взял руку женщины в свою.
– Вы… рады? – спросил он.
– Да, – не сразу отозвалась Аглая шепотом.
– А вы помните?..
– Что?
– Тот день, когда я впервые поцеловал эту руку?
– И тогда шел дождь, – вспоминала она с грустью, – вы торопились с манежа, не успев переменить мундир, и от вас так же, как и сейчас, пахло лошадьми… Все как сейчас, только нету дождя!
– Неправда, есть! – воскликнул Карабанов и откинул края оконной шторки: в треснутое стекло часто бились мелкие капли дождя. – Все как сейчас… А вы помните, – ковал Андрей железо, пока оно горячо, – вы помните, что не я первый сказал вам обо всем, а вы это сделали сами?
– Я была просто безбожно глупа. Вы меня обворожили… И не надо об этом, – попросила его Хвощинская, сухо щелкнув на запястье кнопкой перчатки. – Не надо, милый. Ведь мы уже далеко не дети.
– Да. Очевидно, уже не дети, если до сих пор продолжаем любить друг друга…
Андрей похвалил себя за то, что так хорошо знает ее. Ему удалось попасть в цель, и Аглая тихо всплакнула. Он не мешал ей. Зачем? – пусть поплачет. Потом взял за плечи и повернул лицом к себе.
– Теперь посмотри на меня. Ну!
– Чего ты хочешь? Пусти…
– Ничего, – ответил он и своими губами отыскал ее теплые вздрагивающие губы.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно удивляясь чему-то, и тогда он ласково отстранил ее от себя.
– Все такая же, – сказал он. – И даже целуешься, как раньше, не закрывая глаз…
Лицо у Аглаи было испуганным, почти жалким.
– Знаешь, – сказала она, – мне страшно.
– Страшно? Чего же?
– Не сердись, но я никогда не думала, что ты опять появишься в моей жизни. Какие беды еще приготовил ты мне?..
Кто-то настойчиво постучал в карету. Карабанов откинул дверцу. Безбородый смеющийся казак, перегнувшись с седла, показывал куда-то рукой:
– Ваше благородие, Арарат открылся. Теперича таможню проедем – там уже Игдыр и будет!..
Коляска остановилась недалеко от плаца, по которому шагали вооруженные солдаты: взвод эриванской милиции учился рубить шашкой. Откуда-то уже бежал, сильно прихрамывая, пожилой сухопарый офицер; полковничьи погоны были у него пришиты к белой солдатской рубахе.
Это был муж Аглаи, и Карабанов посторонился.
Хвощинский подошел к жене, лицо его вдруг как-то перекосилось, и он медленно опустился перед ней на колени. Кривая турецкая сабля звякнула о придорожный камень.
– Не плачь, – сказала Аглая, поглядев куда-то в пыльное небо. – Вот я и приехала, как обещала…
И она положила руки на его седую голову.
