вывозим сырую нефть за гроши за границу, вырученную валюту, тут же проедаем или ввозим то, что делают из нашей нефти те же немцы.
— Не стыдно ли нам ввозить зубную пасту, стиральный порошок, мыло из Италии, помидоры из Болгарии?.. А свои запахиваем…
А ведь Кубань старейший нефтяной район страны. Здесь была заложена первая нефтяная скважина России еще в 1864 году.
За чашкой кофе Геннадий Иванович с болью говорил о некоторых несуразностях в новейших теориях социализма, упрекая их авторов в компрометации великого учения.
Я видел как он переживал за казалось бы далекие для него дела, видел его осунувшееся лицо и спросил о самочувствии.
— Душа моя каменоломня, где все разбито на куски, — помешивая ложечкой горячий кофе, скупо улыбнулся он. — Хорошо, что дел невпроворот… Вы еще занимаетесь теми угонщиками самолета?
— Дело приостановили. В Турции их судили, но в заключении пробыли они недолго. Турки отпустили их в ФРГ, насколько нам известно. Почему вспомнили?
— Один из них прислал письмо моей знакомой, Ольге Найде, вернее передал.
— Через кого?
Геннадий Иванович рассказал, что электрик из треста, немец, работавший вместе со Шмидтами, побывал у своей
тетки в Западной Германии и там встречался с ними. Он и привез послание.
— Ольга мне сама показала письмо.
—¦ Что в нем, если не секрет?
Геннадий Иванович достал из папки письмо.
— Ничего особенного. Вспоминает, как он ее преследовал, сожалеет, что она теперь далеко от него и ему не дотянуться до нее. Видимо, был к ней неравнодушен.
Я поинтересовался, как она отнеслась к письму.
— По–моему, совершенно безразлично. Возьмите, может, пригодится.
Я пригласил следователя, который записал адрес Шмид- та–младшего. Письмо мы не взяли.
— Опять Ольга, Алексей Иванович, — сказал Зорин. Видимо, следует допросить того, кто привез письмо.
— Решим, — сказал я Зорину, с тем, чтобы не обсуждать этот вопрос при Гришанове.
38
В раскручивавшуюся митинговую эйфорию вплеталась избирательная кампания. Подгоняемая неуправляемыми переменами, Россия митинговала как в семнадцатом году. Тогда каждый мог взобраться на помост и оттуда кричать во всю ивановскую за тех, кто ему были ближе или за тех, к кому примыкал. С тех пор прошло больше семидесяти лет, время было другое. Сила и власть оказались у того,1 кто держит в руках микрофон. Его захватили те, кто камня на камне не оставлял от прошлого, кто макая веник в бочку с тягучей ядовитой краской, мазал все прожитые последние семьдесят лет чернухой.
Один из космонавтов, из когорты отважных и сильных, выдвинутый кандидатом в депутаты, попытался урезонить мазил, требуя по праву дать ему микрофон на митинге. Толпа зашумела, видя, как оттесняют космонавта.
— Говори, что ты хотел, — не выпуская из рук микрофона, снизошел представитель верховодившей команды из Москвы.
— Товарищи! Наша могучая советская Родина открыла дорогу в космос … — успел он сказать.
— Это мы уже проходили, — с издевкой прервал его рядом стоявший из той компании.
Космонавт еще что?то говорил, но микрофон от него
был уже далеко и его никто не слышал. Так закончилось его выступление.
Главенствовал на помосте злорадствовавший столичный кандидат, привлекавший к себе обывателей скандальной тяжбой с властями из?за своей карьеры. Его натренированная команда без зазрения совести затыкала рот каждому, кто пытался высказать свои трезвые суждения, обратить внимание митингующих на уборку урожая, иначе можно остаться без хлеба; на работу у станков на заводах, иначе нечем будет пахать.
— На митингах–дебошах мы далеко не уедем, сядем на мель, — заявил один из кандидатов в депутаты. Его тут же, по призыву дирижировавшего на митинге, захлопали и освистали.
Кочевавшая же по краю команда не заботилась о хлебе, напевая: «Мы не сеем и не пашем …». Она вытаскивала какую?нибудь домашнюю заготовку, приправленную скандальной архивной историей и подавала ее так, что в толпе раскрывались рты, как на театрализованном шоу.
— Я в суд подал на Рыжкова и Крючкова, — вопил пришелец из Москвы.
Избирательная кампания — новинка, вызвавшая политизацию масс, набирала обороты.
Я не собирался в ней участвовать, не думал о депутатском месте, однако на одном из заводских собраний был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета России. На этом заводе я не раз бывал, знал его производство и сложности, которые испытывал завод в выпуске продукции, стремился помочь коллективу. Даже затащил на завод секретаря крайкома, чтобы он познакомился с заводскими проблемами и выслушал директора. Обошли некоторые цеха, посмотрели, побеседовали с рабочими и инженерами и даже пообедали в заводской столовой. Секретарь крайкома обещал решить вопросы, связанные с расширением производства и строительством жилья.
Может все это и послужило поводом для выдвижения меня рабочим собранием кандидатом в депутаты. Несколько дней раздумывал, пока не навестил меня Геннадий Иванович, повлиявший на мое решение. Он приехал в город поздравить кого?то с днем рождения и заодно побывать в научно– исследовательском институте, занимавшемся проблемами крепления скважин. Я поделился с ним моими сомнениями.
— Сегодня тринадцатое, чертова дюжина. Но и в этот
день рождались в войну дети. Жизнь брала свое. Правда- дитя войны, мне пришлось поздравить и вручить цветка под забором и в этом не моя вина, но все же, все же… А по сему не гоже, Алексей Иванович, фронтовику отказываться, коль народ выдвигает. Кому же, как не вам, быть депутатом.
После этого разговора я дал согласие баллотироваться по избирательному округу. Никакого опыта участия в избирательной кампании у меня не было, как не было и команды, которая бы со знанием дела проводила избирательные мероприятия. Уже дав согласие, я терзался мыслью о снятии своей кандидатуры, видя нечистоплотность, закулисные сговоры по формуле — ты мне, я тебе, интриги, оскорбления и юхевету со стороны одного из тех, кто лез напролом. У него был завод и деньги, заводские, а следовательно сила. Он не скупился на громогласные обещания сделать жизнь райской, еще до построения коммунизма, на который он часто ссылался в своих речах. Я не мог лгать, обманывать людей, не мог идти по головам к депутатскому креслу, как и не мог обещать увеличить зарплату, обеспечить бесплатными обедами женщин на заводе.
От навалившихся переживаний, которые я держал в себе, от бесконечных раздумий о людях, которых я узнавал в ходе предвыборной кампании, о их лицемерии, не известном доверчивым избирателям, почувствовал боли в сердце, месторасположение которого я точно не знал. Обратился к врачу. Предложили обследоваться в стационаре.
На свою беду, ничего не подозревая, я попал к врачу- экспериментатору. Меня отпугивал его холодный, безразличный взгляд, таивший надменность, неприязнь к пациенту. Он как бы отбывал повинность, обходя больных, держал меня в какой?то неопределенности. Поначалу не находил ничего угрожающего и даже собирался меня выписать. Об этом мне по секрету сказала тихо сестра, молодая женщина с безупречно чистым, греческого стиля лицом, словно изваянным античным скульптором.
Ее белый халат, белая косынка на голове с вышитым крохотным красным крестиком придавали ей строгий вид сестры милосердия и отличали от других сестер, непрерывно сновавших по больничным коридорам. Она —- Ирина, представлялась мне идеальной сестрой, всегда чем?то озабоченной, наделенной
