Любочка все еще утирала слезы.
— Извините, что встречал без цветов, — балагурил Иван, стараясь развеселить ее. — Но клянусь, это в последний…
Он вдруг замолчал, схватил ее коня за повод: навстречу скакала группа басмачей. Варавва круто развернул коней:
— Кажется, нам не сюда, Любочка. Держитесь крепче!..
Другой участок дороги.
Намертво вцепившись в конскую гриву, скачет Любочка.
За нею — Варавва. Прикрывая ее, он на скаку отстреливается от скачущих следом басмачей.
Поворот. Еще поворот. Они вырываются в долину, и из-за скал вылетает кавалерийская лава:
— Ур-ра-а!..
Впереди — комэск. Сверкает над головой клинок.
Сшиблись с басмачами, и смешалось все. Кони, люди, лошадиное ржание, крики, стоны, выстрелы…
По-прежнему прикрывая Любочку, Варавва пробился к командиру. Комэск был уже ранен, вяло отмахивался шашкой.
— Скачите в казармы! — прокричал Иван. — Я задержу!..
Сунул повод Любочкиного коня командиру, ринулся в свалку.
Отстреливаясь, комэск вместе с Любочкой постепенно выбирались из боя.
Стремительная и жестокая кавалерийская рубка. Но басмачи все подтягиваются, охватывая в кольцо небольшой отряд. И уже не с одним — с двумя, а то и с тремя приходится драться каждому бойцу.
Иван сражается с сыном курбаши Илляз-беком. Сверкают клинки, храпят кони. Иван теснит Илляз- бека, но на него тут же бросаются трое басмачей, и пока Иван отбивается от них, Илляз-бек отдыхает. Он спокоен, он уверен, что исполнит сегодня свою клятву.
Комэск и Любочка уже выбрались из схватки и во весь опор скакали по дороге, когда конь споткнулся, и Любочка на всем скаку вылетела из седла. Комэск спешился, бросился к ней:
— Сильно ушиблись?
Рядом ударили пули: стреляли почти в упор. Комэск оглянулся, увидел басмачей и успел только прикрыть Любочку…
Он упал рядом, и она инстинктивно подхватила его голову. А басмачи уже приближались, уже орали, уже тянули руки, когда из-за поворота на запаленной лошади вынырнул всадник в чалме и халате.
— Моггабит-хан!.. — ликующе закричали басмачи.
Стоя рядом с женой, Алексей уже бил в упор по растерянным басмачам.
Со всех сторон теснят басмачи отряд Вараввы. Один за другим падают бойцы. Кажется, еще минута- другая, и дрогнут кавалеристы, развернут коней и, нахлестывая их, в панике бросятся врассыпную.
Странное тарахтение врывается в многоголосый шум рубки. Оно делается все громче и громче: с севера низко над землей идет старенький биплан.
— Шайтан-арба!..
Паника охватывает басмачей. Нахлестывая лошадей, они во весь опор скачут к горам.
А самолет кружит над всадниками, снижаясь до бреющего полета, обстреливая, сея панику и ужас.
— За мной!.. — размахивая шашкой, кричит Иван.
Кавалеристы бросаются следом, преследуя панически удирающего противника.
Иван настигает Илляз-бека. Короткая яростная схватка: теперь Илляз-бек в одиночестве: его телохранители мчатся к горам, нахлестывая перепуганных лошадей.
Несколько выпадов, и сверкающий клинок Ивана с силой опускается на голову бека. Выронив оружие, Илляз-бек падает на круп, и конь выносит его из схватки.
Где-то вдали замирает бой: лязг оружия, топот, выстрелы, крики. А тут, на обочине дороги, уже тишина.
Любочка держит на коленях рано поседевшую голову командира эскадрона. Алексей расстегивает офицерский френч, слушает сердце. Потом медленно, аккуратно застегивает его на все пуговицы.
И натыкается на карман: левый, где сердце. Лезет в него и достает самодельный деревянный портсигар: сыплется махорка из двух пулевых пробоин.
На металлической пластинке — старательно выполненная гравировка:
«ЕГО БЛАГОРОДИЮ ГОСПОДИНУ РОТНОМУ КОМАНДИРУ ПОРУЧИКУ ГЕОРГИЮ ПЕТРОВИЧУ МАКСИМОВУ НА ДОЛГУЮ ПАМЯТЬ, 7-я РОТА ЕПИФАНСКОГО ПОЛКА. ГАЛИЦИЯ. 1915 ГОД»
Подъезжают бойцы. По одному, по двое, группами. Многие ранены. Спешиваются, снимают фуражки. Молчание.
Раздвинув всех, к покойному командиру подходит Варавва. Опускается на одно колено, долго всматривается. И вдруг — шепотом:
— Приказ выполнен, Георгий Петрович.
Сын
По ровной, как стол, степи тянется воинский эшелон. Теплушки, платформы, старенький паровоз.
По крышам теплушек к паровозу бежит военный. Это так непривычно взволнованный Иван Варавва. Он без фуражкн, казачий чуб вьется на ветру. На гимнастерке — новенький орден Боевого Красного Знамени на алой розетке.
Паровозная будка. Машинист в промасленной куртке высунулся в окно. Помощник с кочегаром шуруют у топки.
Из тендера в будку спрыгивает Варавва, черный от копоти и угольной пыли.
— Скоро остановка, отцы?
— Узловая через три часа, — сказал машинист.
— Через три?.. Не пойдет это дело, отцы. Врач нужен.
— На семнадцатом разъезде фельдшер живет! — крикнул помощник.
— Останавливаться не имею права, — нахмурился машинист. — Однопутка, график сорвем.
— А как же быть?
— Приторможу. Успеете снять с поезда.
— А где там фельдшера искать?
— Я покажу, — пообещал помощник.
Теплушка. Часть вагона отгорожена простынями.
Притихшие бойцы прислушиваются к тому, что происходит в отгороженном углу. Дымит печурка, на которой стоит большой медный чайник. Рядом с печуркой — пожилой боец.
В проеме распахнутой двери теплушки появились хромовые сапоги со шпорами, а затем и сам Варавва. Раскачавшись, прыгнул в вагон, прошел к занавеске:
— Алексей… Алешка…
Из-за занавески вышел Трофимов — подавленный и даже, пожалуй, испуганный. Иван что-то шептал ему, а Алексей только покорно кивал в ответ.
В тесном помещении станционного телеграфа с окном, выходящим на пути, за столом играли в шашки двое: фельдшер — насупленный старик с прокуренными усами, и телеграфист — молодой, лохматый, в форменной фуражке.
— Эх, не так пошел! — сокрушается фельдшер.
— Ходы не отдаем, — строго говорит телеграфист. — По уговору.
— Да знаю я, знаю… — вздыхает фельдшер.
Слышен далекий гудок паровоза.
— Двадцать второй, воинский, — зевает фельдшер. — Сейчас я тебе сортир сделаю.
