взять разбег для второго таранного удара по мешочникам… Отбежал назад и тут заметил женщину, почти оцепеневшую в отчаянии. Она стояла поодаль от костоломной давки, не в силах пробиться к вагону. А к ней испуганно жалась маленькая девочка…
Вальронд был рыцарем.
— Мадам, — сказал он, — ваш чудесный облик воодушевил меня на свершение благородного гражданского подвига. Позвольте, я возьму девочку на руки. А вы цепляйтесь за мой хлястик. Если же хлястик, не дай бог, оторвется, то я не стану возражать, если вы меня тут же страстно обнимете… Прошу, мадам!
Все началось сначала. Но присутствие женщины необходимо флотским офицерам так же, как необходима канифоль для скрипки. Впереди Вальронда вшивый солдат-дезертир пер в вагон («про запас», наверное) пулемет системы «льюис», и опасное дуло рассматривало мичмана в упор черной жутковатой дырочкой.
— Пуссти! — орал солдат. — Не видишь? У меня же «люська»!
— А у меня — княгиня! — подхватывал Вальронд и уже ступил на подножку. С хрустом что-то лопнуло сзади, но руки женщины обняли его, а девочка уже проникла в тамбур.
— Пропусти с «люськой»!
— Пропусти с княгиней… — хохотал Вальронд.
Боковым зрением — вдоль состава — мичман видел, как из открытых окон вагонов, покуривая трубки и сигары, наблюдают за посадкой члены иностранных миссий. В руках дипломатов щелкали «кодаки», и Вальронд тоже был запечатлен, наверное, навеки — в самый героический момент своей биографии…
И вот они в вагоне. Даже пробились к окну. Сели. Красавица, смущенно улыбаясь, оправляла волосы.
— Вы меня поразили… — сказала она, обнимая дочь.
— Мадам, к чему слова благодарности?
— Нет, — ответила женщина. — Поразили не тем, что помогли проникнуть в поезд. Но вы назвали меня княгиней…
— Мадам, это моя очередная фантазия! Извините.
— Но я и есть княгиня… княгиня Вадбольская.
— Ах, — догадался Вальронд, — так это, значит, вы приходили в Вологодский губисполком к товарищу Самокину?
Женщина посмотрела на него с каким-то испугом и ответила:
— Нет. Не я…
Вальронд спросил потом у нее:
— Очевидно, вы спасаетесь от большевиков?
— Да. Пробираюсь в Архангельск и… дальше.
Поезд тронулся, а за вагоном еще долго бежали кричащие люди, подбрасывая поклажу на спинах; хватались за выступы, и напором скорости их сшибало под насыпь. Вальронд печально погладил девочку по льняным волосикам. «Вот и еще одна эмигрантка… Что-то ждет ее там? Наверняка забудет и русский язык…»
— Тебя как зовут? — спросил он.
— Клава…
— Какое славное имя… Сахару хочешь?
Маленькая княжна посмотрела на мать.
— Дайте, — согласилась Вадбольская, отвернувшись.
— Вот тебе кусочек сахару, маленькая княжна с красивым именем Клава. А мы с твоей мамой будем смотреть в окно.
— Я тоже буду смотреть в окно, — ответил ребенок.
— Хорошо. — И Вальронд пересадил девочку поближе. — Уступаю тебе место. Смотри в окно, а я, с твоего разрешения, буду смотреть на твою маму. Пожалуй, это интереснее любого пейзажа, ибо такой красивой мамы, как твоя, я еще не встречал в своей удивительной жизни…
Женщина действительно была очень красива. С тонкими, благородными чертами. И зубы испанки на смуглом лице. Улыбка — словно перлы океана.
Звали женщину — Глафира Петровна.
— А вас? — спросила она, ради знакомства.
Вальронд вздохнул:
— Евгений Максимович… Но, поймите меня правильно, княгиня, во мне что-то есть такое, что мешает людям называть меня так. Меня почему-то все зовут просто Женька…
Так они и приехали. Вальронд опоздал.
Какая ширь! Какой простор! Какая синь!
Ах, как высоко взмывают чайки над Северной Двиною! И какая она величавая, гордая, плавная, — эта река, несущая гулкие утробы океанских транспортов и косые паруса поморской шхуны. Вот он, красавец Архангельск, — до чего же хорош этот город, весь в зелени бульваров, весь ромашковый и древний, какая стать в таможенных башнях, как заливисто поют петухи от Соломбалы, как звонко подпевают им паровые веселые пилы от Маймаксы…
Город был на другом берегу, и с вокзала пришлось плыть на речном трамвайчике. Вальронд еще раз погладил девочку по головенке, и она доверчиво прижалась щекой к его черной флотской штанине. Вадбольская стояла на палубе, под белым тентом, — женщина смотрела на наплывающий город жестко, недоверчиво, мрачно…
— Глафира Петровна, — сказал ей Вальронд, — у меня к вам есть одна просьба, не совсем обычная.
Вадбольская ответила, не повернув головы:
— У вас просьба, мичман, как раз обычная. Но вам это не нужно, как не нужно и мне… В переписку же я не вступаю. Через несколько дней моей ноги не будет в совдепии.
— Вы ошиблись, — ответил Вальронд. — У меня просьба к вам иная… Я очень опоздал. И попрошу вас пройти со мною до штаба. Не сердитесь, Глафира Петровна, но присутствие такой очаровательной женщины, как вы, оправдает мое опоздание.
Вадбольская долго и заливисто смеялась.
— Ах, мичман! Вы бы знали, до чего же вы милы… Хорошо! Я согласна пройти вместе с вами до штаба. Но — не больше…
Так оно и случилось. Адмирал Виккорст при виде Вальронда сразу рассвирепел, словно бык, которому показали красную тряпку.
— Мичман, когда вы были обяза…
И — всё, выдохся.
— Однако вы немножечко опоздали мичман, — промямлил адмирал, не сводя глаз с молодой красавицы.
Вадбольская игриво выгнула руку, словно перед зеркалом.
— Я думаю, — сказала, — что не стоит мешать чисто военным разговорам. Мой дорогой! Итак, до вечера.
Вальронд принял «игру» и поцеловал ей руку.
— До вечера, моя прелесть! — ответил он весело, с вызовом. А сам думал: «Пусть почернеет старый адмирал Виккорст…»
В благодарность за вологодскую посадку княгиня Вадбольская отлично разыграла роль любимой и влюбленной женщины.
И, сделав свое дело, она величаво удалилась…
Адмирал Виккорст уцепился в Вальронда взглядом, гневным от неправедной мужской зависти.
— Где вы болтались, мичман? Вам когда надо было быть на Мудьюге? Впрочем, — снова помягчал он, — расскажите, откуда вы раздобыли такую красавицу?
Вальронд вдохновенно спросил, адмирала:
— Могли бы вы, адмирал, в молодости пожертвовать ради такой женщины тремя днями службы?
